— В том-то и дело, что непонятно почему. Вся беда в этом. Меня раздирают самые противоречивые чувства, я не могу в них разобраться.
Ингрем вручил мне свои записи.
— Просмотрите, пожалуйста! И скажите, есть ли здесь хоть одно слово, хоть одна буква, которые явились бы для вас неожиданностью?
Меня раздражал его скепсис, хотя в принципе я одобрял такой подход.
— Разумеется, — ответил я, не задумываясь. — Что это за «ЛОЛО»? Мне это совершенно непонятно.
— Да, это, по-видимому, единственное исключение. Но имя «Стелла» вам, очевидно, что-то говорит?
Говорит ли мне что-нибудь это имя! Вопрос застиг меня врасплох. Он поразил меня в самое сердце. Я чуть не свалял дурака, но вовремя опомнился и холодно согласился:
— Да, конечно. Стелла, как мне представляется, та, из-за кого идет сражение.
— Вот именно. Ну а еще чего вы не ожидали?
Я чувствовал себя так, будто нахожусь в суде и меня уличают в подлоге.
— Слова «охраняю», я ждал слова «защищаю».
— А ведь стакан остановился возле буквы «О» какого слова вы могли ждать, вернее, ждали?
Тут вмешался Макс:
— Мне показалось, что дальше последует слово «объясняю».
— Нет, — признался я. — Я ждал «охраняю».
— И я тоже, — присоединилась ко мне Памела.
Кивнув, словно следователь, удовлетворенный результатами допроса, Ингрем сказал мне:
— Вот видите!
— Неужели это значит, что ничему из полученных на сеансе сведений верить нельзя?
Памела сокрушенно вздохнула:
— Не может быть!
— Нет, нет! — сочувственно ответил Ингрем, снова обретая свой обычный облик простого смертного. — Я хотел только подчеркнуть, что эти слова нельзя слепо принимать на веру и рассматривать как свидетельства.
— А холод вас тоже ни в чем не убедил?
— Только в одном — в мастерской обитают призраки.
— Ах так! А уверенности, что с одним из них мы разговаривали, у вас нет?
— В этом как раз я уверен. С моей точки зрения, самым интересным в нашем сеансе было повторение слова «ЛОЛО», а также то, что творилось со стаканом, когда карты разлетелись во все стороны Вот в этом случае, как мне кажется, призрак и проявил себя.
— А все остальное, по-вашему, было результатом самовнушения? — Я не мог скрыть разочарования.
Ингрему, видимо, было неприятно огорчать нас.
— Да нет, я этого не утверждаю. Я только прошу вас учитывать такую возможность.
Я вспомнил, что мы дважды брались за стакан в отсутствие Памелы, и оба раза он не двигался, но стоило ей приложить к нему пальцы, как он начинал бушевать.
— Это ты во всем виновата, — сказал я сестре. — Ставлю тебе на вид — твое подсознание плутует.
— Или восприимчивость обострена, — поправил меня Ингрем.
Памела оставалась серьезной:
— Боюсь, что так и есть. Я склонна «выдумывать», как выражается Лиззи. Наверно, лучше вам попробовать без меня. Только я бы хотела понаблюдать.
Ингрем поколебался, но потом нерешительно сказал:
— Телепатия обладает такими могучими возможностями…
— Понятно, — улыбнулась Памела. — Ну хорошо, я останусь здесь и допью шоколад, но вы уж, пожалуйста, недолго.
— Какая победа чревоугодия над любознательностью! — воскликнул я.
Ингрем улыбнулся, улыбка у него была славная — дружеская и ироничная.
— Нет, напротив, это — свидетельство подлинной научной объективности, — поправил он меня.
В мастерской стало гораздо холоднее, кривая температуры резко пошла вниз. Огонь в камине догорел. Мы с трудом заставили себя просидеть за столом пять минут, которые тянулись, как нам показалось, по меньшей мере полчаса. Но стакан и не думал шевелиться.
Макс сказал:
— Похоже, без Памелы не обойтись. И мы убрали пальцы.
— Да, — согласился Ингрем, вид у него стал озабоченный. — Хотя я подозреваю, — медленно продолжал он, когда мы спускались с лестницы, — что сегодня ей вообще больше не следует участвовать в сеансе.
— Вы считаете, что на движение стакана влияет ее подсознание? И боитесь этого вмешательства?
— Нет, — ответил он. — Скорей наоборот, я боюсь, как воспримет ваша сестра, если стакан не будет двигаться, то есть ее вмешательство не проявится.
Когда мы рассказали Памеле, что потерпели неудачу, она тут же выразила готовность продолжить сеанс.
— Мы же еще не задали самый важный вопрос, — объявила она.
Да, теперь, когда мы могли снестись с Мери, нам надо было узнать, разрешит ли она применить в «Утесе» экзорсизм? Она может подать нам знак. А узнав об ее решении, и Стелла согласится.
Однако Ингрему не хотелось снова браться за дело.
— Будет лучше, если мы все отдохнем, — сказал он.
Меня не покидало предчувствие, что эта ночь не пройдет спокойно, призрак непременно появится на лестнице. Я даже надеялся на это. Время от времени я выходил из комнаты проверить, все ли спокойно, и нарочно не зажигал на лестнице свет. По дому медленно распространялся холод.
Ингрем стал переписывать свои заметки на чистые листы нашего дневника. В сам дневник он еще не заглядывал.
— Если можно, я возьму его к себе и прочту утром, — попросил он.
Максу не давало покоя, что «ЛОЛО» — это имя «Лола», он утверждал, что наверняка здесь — ключ к разгадке.
Я напомнил им, что в этом доме в свое время скончалось немало людей, и спросил Ингрема, не думает ли он, что к нам пытается пробиться дух кого-то, кто умер очень давно. Он кивнул:
— Вполне возможно.
Памелу клонило в сон, глаза у нее слипались. Однако она подняла веки и пробормотала:
— А почему вообще вы решили, что «ЛОЛО» — это имя? А вдруг какой-то другой призрак не сумел донести до нас слово полностью? И это всего первые буквы?
Я только собрался сказать, что не знаю слова, которое начиналось бы с этих букв, как громкий вздох, прозвучавший совсем близко, заставил нас затаить дыхание. Вздох был долгий и горький. Он раздался снова, будто кто-то, безутешный, находился бок о бок с нами. Макс взглянул на меня, потом на Памелу. Мы молчали, нам хотелось посмотреть, что будет делать Ингрем. Он внимательно вслушивался, — потом, изрядно взволнованный, объявил:
— По-моему, это не ветер.
— Нет, — подтвердил я. — Такие вздохи мы слышим чуть ли не каждую ночь.
Ингрем вскочил. Я провел его по всему дому, мы заглянули в каждую комнату. Вздохи не повторялись. В мастерской царила такая пронизанная холодом тишина, что мы поскорей спустились вниз и сели поближе к огню. Начав сравнивать, что слышал каждый из нас, мы убедились, что слышали одно и то же — всем нам показалось, что вздыхали близко и что вздыхал человек. Ингрем допытывался, как часто мы слышим эти вздохи, но попросил не сообщать ему наших теорий относительно их происхождения. Он был крайне
