самые бейцы.
Думал же о том, как Глинские успокаивали главную силу Московского княжества - служилых помещиков и боярских детей. Возмутись эти ребятки - и даже замиренная Москва не спасла бы. Просто развалилось бы княжество, даже и без внешней агрессии. Но - сумели, удержали. Удоволили гонор и немного карман военной силе. Поместному воинству, прежде всего, 'велели' собраться для получения 'задержанных походных' денег. Подъёмные-то выплатили давно, но решили закрыть на это глаза - и выдать еще до половины той же суммы. Эта мера вызвала самое ожесточенное сопротивление Думы, бояре никак не соглашались на дополнительные траты. Но - под боком самым волновалась Москва, потерявшая едва не половину выставляемого от всевозможных сотен и концов войска. И съезжались уже не 'наши', а Шуйскими вызванные ратники. Так что Думу уломали - введением государственных постов с некислым жалованием. Ввели, вернее, законодательно оформили, должности главного воеводы, главного казначея Московского и государственного, Разрядных дел головы, головы же Дворцового и земель дворцовых приказа, приказа земель казенных и черного крестьянства, даже разведку на государственном уровне закрепили, не говоря уж о дипломатии - приказе посольском. Ну и СБ княгини, понятно, не забыли - обозвали Тайным Приказом. Какая драка между родственничками была - это надо видеть! Всем присутствовавшим резко стало не до 'разбазаривания государственных ресурсов и резервов', едва услышали о размерах окладов. Под этот шум создание полка стрельцов московских прокатило, как по маслу.
А за кремлевскими стенами волновалась Москва - и надо было что-то кинуть и горожанам. Кинули, как и собирались, наиболее активной части - стрельцам-пищальникам и купцам.
- Аз вам ведом, совместно Литву ратили - заявил с Лобного места Федор - 'Телепень' Оболенский. Разве когда войском пренебрег я? Разве не ведомо мне, сколь крепка Москва городским войском? Ведайте же, приговорили бояре по решению государеву, от граждан земель московских взимать три года по половинному налогу и тяглу! Дали б и больше, только сами знаете, коварны враги, за три года подняться могут, если слабы будем - все под саблями литовскими и татарским ляжем, а жены и дети наши в кабалу к ним пойдут! Потому - три года на вас лишь половину всякого налога и оброка справлять велено! Кому же меч да пищаль милее ремесла, пусть пишутся в полк стрелецкий московский, без дела и добычи сидеть не будут! Мило князю и боярам войско, не быть ему оставлену милостями!
Толпа слушала дерущего глотку Федора вроде бы удовлетворенно. То, что аналогичные воззвания и решения через пару недель зачтут в всех выставляющих пищальников и дворян городах, толпе было безразлично. Жильцам московским - всем! - дали налоговое послабление, да еще честь оказали.
- И велено дозволить посредь Красной площади поставить столп о четырех гранях, а на столпе том высечь навечно имена воев, в войне с Литвой павших! А на верху столпа - Георгия-Победоносца, поражающего змия! И митрополит московский на то одобрение дал!
Как я язык не стер, выбивая вот это одобрение... Церковь ко всяческим 'идолам' относится прохладно, но - удалось. Всё же, зримое воплощение образа православной церковью не отвергается, ну и симпатия митрополита к Елене Глинской немало стоила. Москву нужно было успокоить - и появился первый на Руси монумент...
Для обсуждения затрат на памятник велено было собрать 'людей лучших' от всех концов и сотен Москвы. Затраты - пополам, половину вносит казна, половину - Москва. Уже позднее я узнал - добавилась еще треть от Новгорода Великого. Зато - стоит до сих пор, и цветы к нему носят, и давно уж вступающий в стрельцы московские - целует знамя и саблю именно здесь[14].
'Заводские' рассаживались в непривычно большой и теплой палате. Вообще-то, обычно это был жилой сарай-общежитие для ссыльных, с одноярусными кроватями и длинным обеденным столом посередине. Как этот сарай строили... даже на временных, до весны, столбах, работка адская - здание огромное. Позже, после переселения ссыльных на 'постоянное место жительства', это здание должно было стать одним из 'чистых' рабочих сараев-цехов, предназначенных для сборки точных изделий или чистовой обработки их деталей. Но сейчас помещение использовалось для установочного собрания - нужно было хоть начерно распределить работы, связанные уже с производством, а не выживанием ссыльных и первичной подготовкой к расширению и укреплению поместья.
Кузьма скромненько притулился на краешке второго ряда. Угрюмый, нелюдимый молодой деловой[15] кожемяка и в Москве-то не любил лезть на люди. Зато близко к печке пристроился - здоровой железной бочке с уходящей в крышу выводной трубой. Сам же и ковал для нее части, когда их десяток гоняли молотобойцами на самые простые заводские работы. Или это другая была, из противоположного конца? Не разобрать уже, после 'новых' окончательно собирали печки уже местные умельцы.
- Куды лезешь, малой? - Егорище, прозванный так за размеры десятник 'вечных лесорубов', держал за ухо Игнатку - самого молодого и мелкого из холопов. Тот вознамерился влезть на первую, ближнюю к столу, лавку. Кузьма про себя хмыкнул. Составленный из мощных тугодумов десяток Егора на заводе, пожалуй, и не бывал чаще раза в седмицу. Такой народец, к новым ухваткам по полгода примеряющийся, зато здорово работающий там, где нужно поменьше мозгов, побольше силы. Даже и начальный над ними - Егор, говорили, на всю справу вроде топора, особые образцы имеет, чтобы знать, когда в переточку отдавать. Видел Кузьма особый короб, для лесорубов сделанный, со особыми отделениями для всяких разных нужд. Даже и сам немного подсобил при сборке. Так короб тот, считай, здоровенный сундук напоминал - в одном отсеке жратва повседневная, в другом - на случай налета, если в лес уходить придется, в третьем - железки больших топоров запасные, в четвертом - малых, коими сучья обрубают. И каженное утро божье, принимал у укладчика - складского начальника Егорище припас, сам проверял все, да и вез к работному месту. За то и поставлен, говорят - придирчив, грамоте да счетной премудрости обучен.
- Егор, Игнатку-то отпусти! По шее давать в своем десятке будешь, кто урок не пристрастно выполнять будет! - рев, истинно рев вошедшего Саввы заглушил нестройный шум голосов в покое. Кузьма на 'начального над обороной' глянул - и обомлел вовсе. Рассерженный Савва - это пострашнее Олега Тимофеича, надевшего глухой шлем, да вызвавшего на учебный поединок особо провинившегося. Барин поучит, поговорит тихо, только сам, да десяток твой и будут знать, провинился ты, или жребий так выпал - уж пять-семь поединков Олег Тимофеич каждый день проводил. А вот Савва может просто в голос десяток плетей присудить - и тут уж всякому видно - что-то ты неверно сделал. Вычет заработал - а та половина бывших пищальников, что больше всех этих вычетов наберет, во вторую очередь и семьи увидит, и дом с землею получит.
- Дык, Савватий, куда ж лезет малец, на начальных людей место-то! - сам Егорище, присевший во втором ряду, вполне соблюдал недавно зачитанный барином 'лист о верховенстве'. Хотя мог бы и при десятке своем сесть - но тут сам выбирать мог, а со второго-то ряду куда лучше слышно, чем с девятого- десятого.
Савва, на самом деле, зашел злой на самого себя. 'Долгое' заклятье, какие Василий и барин клали десятками, сегодня не получилось ни разу - хотя обычно уж три-четыре раза на день выходило. А уж пора бы старые стрелы перезаклясть, давно лежат. Вот и досадовал.
- Погодь-ка, Савва. - 'хозяйская' рука заставила захлопнуть уже открывшийся для резкой отповеди рот. Надолго, может, и навсегда запомнил Савва даже не 'сватовство' свое или внезапно вылетевший сбоку клинок, отводящий смертельный удар в сече. Глубже и крепче врезался в память голос с другой стороны ночного костра - А чтой-то ложки замерли? Черпайте, ироды, небось отощали, в порубе сидя? Припасу довольно куплено, на всех хватит. Замолк Савва - барин вошел, он разберется. Теперь всё в порядке будет. Не чета замковому начетнику, тот мог последнюю лошадь со двора свести за долги.
- Егорка, что же ты кормильца-то своего на задние ряды гонишь? Забыл, во сколь его умение дороже твоего начальствования? Забыл, что печати для топоров наполовину им сработаны?
Барин был не в духе. Обычно таких во Егоров осаживал негромко - а тут перекрыл весь зал, хоть и не криком - но и лесорубы со своего ряда услыхали, наверное. Кузьма поежился - вроде и не злой барин оказался, но сердит неизвестно на кого. Может, конечно, как в прошлый раз, обоз хлебный к сроку не поспевает, тогда тоже он всех собирал, и тоже сердит был. А может, и что похуже - не зря ведь днем видели влетевшего во двор гонца. Война какая, к примеру - и придется вместо всякой справы хозяйственной
