под их ногами, вели наверх. На площадке второго этажа с потолка свешивались лампы Тиффани, поблескивая желтовато-зеленым светом. Когда Генри проходил под ними, его лысина заблестела всеми цветами радуги, придавая ему вид задумчивого пьяницы. На третьем этаже на стене висело потускневшее зеркало в богатой резной раме с растительным орнаментом. Джордж мимоходом взглянул в него и поправил галстук, продолжая подниматься и тихо насвистывая веселенькую мелодию. На площадке четвертого этажа рядом с дверью, окрашенной в серый матовый цвет, стояла банкетка, обтянутая красным бархатом. Генри пригладил пятерней волосы и позвонил в дверь.
Дверь распахнулась.
У Малони прервалось дыхание.
Этот неведомый Крюгер оказался женщиной.
В сумрачном холле она была подобна лучу весеннего солнца, с длинными золотистыми волосами, ласково касающимися ее нежного округлого лица с огромными васильковыми глазами, глядящими на вошедших с легким смущением. Она могла быть сказочной принцессой, таинственным образом возникшей из воздуха в цветущем саду, окружающем старинный замок, чьи островерхие башенки украшены разноцветными флажками, трепещущими под дуновением благоуханного ветерка. Обернувшись к Малони, она вперилась в него пристальным взглядом, на ее прелестных свежих губах играла улыбка, выдающая любопытство к результату своей утонченной шутки: а вы, мол думали, что Крюгер — мрачный всесильный босс, ан нет, Крюгер — это я, молодая прелестная женщина! Именно такой нежной и прекрасной девушке Малони посвятил когда-то стихи.
Однажды, когда он был еще маленьким мальчиком и верил в сказки , — 'он написал стихи о нежных девушках, которые пролетают над цветущими полями, словно бесплотные ангелы, оставляя за собой волшебный, головокружительный аромат, уносящий с собой души мужчин. Когда год назад он уходил от Ирэн, она спросила (он никогда не забудет ее лица с потупленными глазами: ей было стыдно задавать ему этот вопрос): «Энди, у тебя есть другая женщина?» Он ответил ей: «Нет, Ирэн, нет у меня другой женщины». И так оно и было, и все же он сказал не правду. Другая женщина, женщина, ради которой он год назад оставил Ирэн, была, и эта женщина — Крюгер, возникшая в дверном проеме с застенчиво вопрошающим взглядом, с блестящими, как лен, волосами, схваченными черным бархатным обручем. И вот теперь эта неизвестная ему Крюгер стояла перед ним в маленьком платье из черного бархата (он знал, что она будет именно в черном бархатном платье), кружевной воротничок лежал на белых ключицах, изящным изгибом поддерживающих стройную шею.
Очарованный женской красотой, он буквально впитывал в себя нежно-округлые линии ее бедер, слегка выпуклые очертания живота, точеные ножки в черных туфлях на высоком каблуке…
Она возникла из сумрака холла, и у Малони захватило дыхание, а сердце замерло.
Эта девушка принадлежала к таинственному и неотразимо влекущему миру азартного риска.
Он пытался объяснить Ирэн, не вполне отчетливо понимая это сам; то, что он собирается совершить, выше него. Он пытался объяснить ей, что в этих несчастных энциклопедиях, которые он продает школам и библиотекам, столько всего о мире и о жизни людей, чего ему не пережить и за тысячу лет. «Вот смотри, — говорит он ей, — возьмем хотя бы этот том — от БА до БЛ, просто давай откроем его наугад и, смотри, вот тебе:
«Балты — народ, населяющий восточное побережье Балтийского моря». Ты когда-нибудь видела этих балтов с восточного побережья Балтийского моря, Ирэн? Понятно, не видела, и я тоже, вот что я пытаюсь сказать тебе, вот что я имею в виду, дорогая, когда говорю об игре и о риске».
«Я не понимаю, о чем ты говоришь», — сказала она.
«Я говорю об игре, об азарте, — сказал он, невольно впадая в пафос и переходя на крик, он понимал, что перебарщивает, но не мог с собой справиться и продолжал говорить о том, что хочет бросить вызов жизни, все поставить на карту и рискнуть. Рискнуть, Ирэн, чтобы вырваться отсюда и увидеть все, что только есть в мире, своими собственными глазами».
«Ты не любишь меня», — сказала она.
«Нет, Ирэн, я тебя люблю, — сказал он, — я правда очень люблю тебя, милая моя, славная моя девочка, но я должен рискнуть. Я должен увидеть, что происходит в этом мире и где все это происходит, я должен найти эти места, о которых я только читал, я должен добраться до них. Милая моя, дорогая, я хочу жить, а так я умираю. Я умру, пойми. Ты хочешь, чтобы я умер?»
«Да, — сказала Ирэн. — Если ты оставишь меня, тогда я хочу, чтобы ты умер».
Ну кого сейчас волнует проклятие? Разве только старых ирландских леди, замерших в проеме узких окон в своих каменных замках у моря. Он знал, что где-то существуют смелые люди, которые всегда выходят победителями из жестоких схваток с опасностями, что где-то бродят отважные загорелые мужчины, обнимающие прекрасных женщин, подобных этой Крюгер, и женщины нежно шепчут что-то на ухо своим мужчинам и в сиянии солнечного дня занимаются с ними любовью на неведомых песчаных пляжах, а потом играют в баккара, бесшабашно выкликают «Вапсо!», а с наступлением ночи танцуют до утра и пьют розовое шампанское из высоких хрустальных бокалов. Он знал, что эти люди существуют, знал, что мир азарта и приключений ждет, чтобы его завоевали, и он бросился его завоевывать.
И проиграл.
Проиграл, возможно, потому, что Ирэн сказала: «Да, я хочу, чтобы ты умер», и вот он медленно умирал, это так же верно, как то, что умер Файнштейн (хотя это произошло очень странно и комично). С безудержной страстью он бросился играть, выбросил на ветер все, что у него было, абсолютно все, целые ночи напролет проводил у игорных столов, вышвыривая на зеленое сукно скопленные гроши и выходя поутру из притонов с воспаленными от бессонницы глазами и опустошенной душой, и так день за днем весь год, где угодно и как угодно рискуя целый год, а в результате — проиграл, безнадежно проиграл эту азартную схватку. Этим утром он докатился до того, что у него в кармане позвякивали всего только двадцать центов, и оказался перед лицом полной невозможности занять хоть сколько-нибудь в замечательном городе Нью-Йорке, и вдобавок его сунули в какой-то гроб, не очень заботясь о его согласии. Он по-настоящему проиграл эту игру, он оказался до конца побежденным.
До настоящего момента.
Сейчас он смотрел на Крюгер, стоящую в дверях квартиры, и понимал что у него еще есть шанс, он узнал это по ее лицу, понял, что она была той самой женщиной, искать которую он отправился в тот февральский день, год, или, может, чуть больше года назад. Он никак не мог вздохнуть: ведь еще никогда в жизни он не находился так близко от своей мечты.
А затем, поскольку мечтам не свойственно длиться долго, за спиной Крюгер прозвучал чей-то голос:
— Это вы, ребята?
Малони перевел взгляд в глубину квартиры и увидел безобразнейшего, похожего на дьявола мужчину, и наконец до него дошло, что прелестная блондинка вовсе не была Крюгер. Крюгером оказался жирный боров, который вперевалку ковылял к двери в своем красном шелковом халате, с грязными ногтями и жесткими волосами, пучками покрывающими его грудь, руки, тыльную сторону ладоней и даже пальцы. «Вот какой этот Крюгер, — с упавшим сердцем подумал он, — и если я не скажу ему, где находятся деньги, он не задумываясь бросит меня на съедение крокодилам». Ты снова проиграл, Малони, подумал он, а девушка сказала:
— Проходите, пожалуйста.
И они все вошли в квартиру.
Он не мог отвести взгляда от девушки. Он следил за каждым ее движением, замирая от ужаса, потому что не хотел, чтобы его тайные взгляды на девушку заметил Крюгер, способный согнуть колесом стальную балку и изрыгать огнедышащее пламя. Но девушка в ответ сама украдкой поглядывала на Малони, она была подобна призраку удачи, порхающему вокруг игрального стола, когда идет большая игра и вы не можете остановиться и только снова и снова крутите колесо, а этот дразнящий призрак удачи порхает вокруг и наблюдает за вами со странной, сладкой и задумчивой улыбкой. Девушка передвигалась так плавно, что казалась действительно призраком, сотканным из прядей невесомого тумана.
Крюгер откусил кончик своей сигары, выплюнул его в камин, где горели настоящие дрова, и сказал:
— Где деньги?
Началось, подумал Малони. От Крюгера исходил какой-то дьявольский запах, сильный, как запах
