— Не думала, что Санни так много знает о коровах.
Я промолчал. Когда я дошел до конца, она некоторое время молчала, а потом сказала:
— Я чувствую себя так, словно сию минуту должна бежать пересчитывать стадо. — Она покачала головой. — Трудно поверить… но так же трудно не поверить. Он мог это сделать, Мэтью. Я не следила за ним. — Она снова замолчала. — Поэтому ты интересовался человеком с испанским акцентом, да? — спросила она и кивнула. — Это его боится Санни? Человека, которого она слышала по телефону?
— Да, вот что мне показалось неестественным. Когда я стал задавать вопросы, она была искренне убеждена, что тот человек мог знать, что она подслушивает, но… нет, не знаю. У меня такое чувство, что было еще что-то, о чем она хотела рассказать мне. Она выглядела страшно напуганной, Вероника…
— Да, я тоже боюсь, когда думаю, что убийца…
— Да, но почему она вдруг стала бояться? Вечером, в прошлую пятницу, она вовсе не казалась…
Я прервал себя на полуслове.
— О-о-о, — произнесла Вероника.
Я посмотрел на нее.
— Что ты хотел сказать о вечере прошлой пятницы? — спросила она. — Ты видел ее? Мою дочь? Вечером в пятницу?
— Да.
— Где?
— Она приходила ко мне.
— О…
— Тогда она и рассказала мне про Джека.
— У тебя дома?
— Да.
— Как долго она пробыла у тебя?
— Около часа.
— Ты с ней спал, Мэтью?
— Нет.
— Ты уверен?
— Отлично помню. — Я улыбнулся.
Вероника улыбнулась в ответ.
— Посмотрю стейки, — сказала она.
Я не очень доверял ее улыбке. Она молча стояла над жаровней спиной ко мне, надрезая стейки, чтобы попробовать их. Потом она разложила их по тарелкам, вышелушила кукурузу и понесла все туда, где стояли скамейка и стол с приборами, стаканами и салфетками. Она достала две бутылки пива из холодильника и поставила их возле тарелок.
— Ешь, — сказала она, — пока не остыло.
Мы начали ужинать молча.
Стейк был очень хорош, но молчание оказалось плохой приправой. Наконец она произнесла:
— Если бы я в какой-то момент допустила мысль, что ты спал с Санни…
— Этого не было.
— Я рада, потому что мне хочется всадить этот нож не в стейк, а в твое сердце.
Я ей верил.
Она ослепительно улыбнулась и понизила голос.
— Конечно, Санни может быть обольстительной, я знаю, к сожалению, — она посмотрела на меня через стол, ее лицо улыбалось, — она к тому же провокатор. Воистину сумасбродное дитя. — Ее глаза встретились с моими. — Она заигрывала с тобой, Мэтью?
— Да.
— Провоцировала?
— Да.
— Но ты не тронул ее?
Она выжидающе смотрела на меня. Улыбка на ее губах требовала абсолютной честности, улыбка говорила, что передо мной друг и любовница, улыбка убеждала, что, если у меня и были интимные отношения с ее дочерью, меня можно понять и посочувствовать, ибо мать очень хорошо знала, какой возмутительно обольстительной и сумасбродной могла быть Санни. Но улыбка была только на губах и не касалась светлых глаз, а минутой раньше Вероника сказала, что готова всадить нож мне в сердце. Я был рад, что смог рассказать ей правду.
— Я не тронул ее.
Она кивнула.
— Почему?
Я объяснил почему. Я рассказал ей обо всем — о своем свидании с семидолларовой проституткой в Чикаго, о разрыве с Дейл, о том, как Чарли и Джеф сделали из меня отбивную, о том, что есть вещи, которых не должен делать человек, если он хочет оставаться самим собой. Она слушала так же внимательно, как слушала мой рассказ о том, что ее сын воровал коров. Когда я закончил, она сказала:
— Знаешь, мне кажется, я люблю тебя.
Мы оба повернулись на неожиданный сигнал автомобиля перед домом.
— Это Санни, — встрепенулась она. — Если ты в состоянии смотреть на нее, Мэтью…
— Ты помнишь, что ты только что сказала?
— Не могу вспомнить ни слова. — Она легкомысленно засмеялась, быстро поднялась и позвала: — Мы здесь, за домом! — Она обошла вокруг стола, взяла меня за подбородок и поцеловала так неистово, что я чуть не свалился со скамейки.
Потом вернулась на свое место по другую сторону стола, строгая и примерная мать, ожидающая возвращения блудной дочери.
Но из-за угла дома появился Джеки Кроуэл. На нем были синие джинсы, ботинки и свободная полосатая рубашка. Он стоял в дальнем конце дворика и был очень похож на неотесанную деревенщину.
— Здравствуйте, миссис Мак-Кинни, — поздоровался он. — Здравствуйте, мистер Хоуп.
Его темные глаза были мрачными и сосредоточенными, он не улыбался.
— Где Санни? — спросила Вероника, вглядываясь в темноту за домом.
— Разве она не здесь? — удивился Кроуэл.
— Нет, ее здесь нет.
— Я думал, что она здесь. Я звонил, но никто не ответил, и решил, что она внизу и не хочет подниматься. Когда я привез ее домой сегодня утром…
Он замялся, посмотрел на меня, потом на Веронику.
— Она… а-а… была у меня прошлой ночью, — сказал он, как бы извиняясь, и пожал широкими плечами. — Во всяком случае, она… а-а… перед тем как идти на работу, я привез ее сюда. Она собиралась взять «порше» и поехать сделать кое-какие покупки. Обещала вернуться домой примерно после обеда, но когда я пришел с работы…
— Во сколько это было? — спросил я. Санни Мак-Кинни явилась ко мне в контору примерно в половине второго, а ушла минут через двадцать, допустим, она уже сделала покупки…
— Во сколько я вернулся с работы, вы имеете в виду? Около половины шестого, — ответил он. — Ее не было дома.
Я мог видеть, что Веронику покоробило употребление слова «дом» применительно к местопребыванию Санни, примерно так же я относился к тому, что Сьюзен называла свое жилище «домом» Джоанны. Но она ничего не сказала.
— Я немного беспокоюсь за нее, — сказал Кроуэл. — Обычно она или дома, или здесь, поэтому… я имею в виду, где она может быть?
Вероника взглянула на часы, я тоже посмотрел на свои. Была почти половина десятого. В Калузе государственные магазины открыты до девяти. «Санни не могла до сих пор заниматься покупками», — было написано на лице у Вероники и у Кроуэла тоже.
