— Где она?
— Обедает. С Оскаром Плешивым.
Оскар Плешивый — Оскар Антермейер, последнее увлечение Сьюзен.
— Когда она вернется?
— Поздно, она предупредила.
— Передай ей — пусть сразу же позвонит мне. Когда бы она ни вернулась.
— Папа?
— Да, милая.
— Я действительно должна поехать в эту школу, в Массачусетс?
— Через мой труп, — твердо сказал я.
— Я передам ей, чтобы она тебе позвонила, — вздохнула Джоанна. — Я люблю тебя, папа.
— Я тоже тебя люблю, доченька.
— Я очень сильно тебя люблю. — Джоанна повесила трубку.
Я тоже повесил трубку. Часы на столе показывали половину седьмого. У меня не было настроения принимать Терри Белмонт, ее жареных цыплят с гарниром или без него. Я предпочел бы влезть в машину и проехаться по ресторанам Калузы, чтобы найти свою бывшую жену, черт бы ее побрал, и…
Я велел себе успокоиться.
Это просто очередная прихоть Сьюзен. Когда-то она угрожала поместить Джоанну в женский монастырь, если та не перестанет водиться с оборванцами. Сьюзен превосходно сознавала, что не может отослать Джоанну. Или может? У нее были опекунские права. У меня же не было никаких прав, только обязанность оплачивать счета. Плата за обучение в школе Святого Марка была астрономической, вряд ли она выше в штате Массачусетс или где бы там ни было, черт возьми! Но какое это имеет значение, лишь бы Джоанна получала хорошее образование.
Если ребенок не настолько везучий, чтобы попасть в привилегированную школу «для одаренных», если он не настолько богат, чтобы позволить себе одну из двух частных подготовительных школ — школу Святого Марка в самой Калузе или школу-интернат Реддинга возле города Маканава, — выбор средней школы ограничивается тремя учебными заведениями и к тому же зависит от того, в какой части города проживает ученик. Было бы отрадно заявить, что белые родители в Калузе пляшут от радости, когда им предоставляется возможность послать своих детей в известную школу Артура Козлитта, где высокий процент черных учеников. Увы, это не так. В последние годы разгневанные родители не раз врывались в мой офис, вопрошая, что можно предпринять для перевода детей из школы Козлитта в школу Джефферсона или Тейта с более сбалансированными пропорциями черных и белых учеников.
В Калузе пятьдесят тысяч жителей, треть из них — негры, совсем небольшой процент — кубинцы. Они прибывают сюда с западного побережья, из Майами. Был даже ресторан на Мэйн-стрит, который назывался «Кубинец Майк». Там готовили лучшие сандвичи в городе. Но он закрылся в августе прошлого года: кто-то подложил в него зажигательную бомбу. Белые обвиняли черных, черные обвиняли «красношеих»,[5] а горсточка кубинцев держала рот на замке, опасаясь, как бы огненные кресты не появились однажды ночью на их лужайках. В один прекрасный день в Калузе разразился расовый конфликт, он назревал давно. У нас почти каждый делает вид, что на дворе все еще 1844 год. Мой партнер Фрэнк и я, по-видимому, единственные люди во всей Калузе, кто замечает, что на выступлениях Хелен Готтлиб в зале, рассчитанном на две тысячи мест, — всего полдюжины черных зрителей.
Телефон опять зазвонил.
— Хэлло?
— Папа?
Снова Джоанна.
— То, что мама сказала об инфильтрации, — она говорила о неграх. В школу приняли двух черных ребятишек.
— Какой ужас, — сказал я. Моя бывшая жена, родом из Чикаго, штат Иллинойс, превращается в агрессивную местную провинциалку. — Так ты предупреди маму, чтоб она позвонила мне, как только придет домой.
— Да, папа.
— И не волнуйся.
— Не буду.
— Люблю тебя, дорогая.
— Я тоже. — Трубка умолкла.
Мой партнер Фрэнк говорит, что женщины умеют управлять мною.
Я отправился в гостиную, включил свет, смешал очень крепкий сухой мартини и захватил его с собой в ванную. Я сделал два больших глотка, прежде чем встать под душ, и осушил стакан, когда выключил воду. Обернув мокрое полотенце вокруг бедер, я смешивал себе еще одну порцию мартини, когда позвонили в дверь. Я взглянул на часы. Восьмой час. Это Терри Белмонт.
— Одну секунду, — сказал я.
Я подошел к двери и открыл ее.
— О Боже! — удивилась Терри.
— Я только что принял душ, — объяснил я. — Сейчас оденусь. Вот бар…
— Не беспокойтесь из-за меня, — сказала Терри.
— Дайте мне одну минуту, — попросил я. — Бар справа, угощайтесь.
— Куда мне положить это?
У нее в руках были пакеты.
— Кухня там. — Показал я. — Я сейчас вернусь.
— Я тоже приняла душ, — сообщила Терри и улыбнулась.
Я пошел в спальню, надел чистое нижнее белье, белые парусиновые брюки, голубую рубашку, сшитую на заказ в Мехико за три доллара, мокасины. В ванной я причесался и снова оглядел себя в зеркале. Кинозвездой я не стал. Когда я вернулся в гостиную, Терри стояла возле бара.
— Что такое «Столичная»? — спросила она.
— Водка. Русская водка.
— Ах да. Это же написано на бутылке.
— Хотите глоток?
— Нет. Я не люблю водку.
— Тогда что вам предложить?
— А что вы сами пьете?
— Мартини.
— Звучит неплохо, — сказала она.
Я отправился на кухню смешивать мартини.
— Крикните, когда проголодаетесь, — сказала Терри. — Все, что требуется, — это подогреть цыплят.
— О’кей. Что вы предпочитаете к коктейлю — маслину или лук?
— А вы что кладете?
— Смесь.
— Мне то же самое.
Я отрезал кусочек лимонной корки, потер ее о край стакана и бросил в коктейль. Протянул стакан Терри.
— Спасибо, — сказала она. — Салют!
— Салют!
Мы выпили.
— Хорошо, — вздохнула Терри. — Я обычно не пью мартини, потому что крепкие коктейли заставляют меня делать смешные вещи. Но кому какое дело, черт возьми! — Она сделала еще глоток. — Это на самом деле вкусно. Вы умеете смешивать мартини.
— Спасибо.
— Так вы удивились, когда я позвонила?
