не отметить ненадежность свидетельницы.
Дом, как выяснилось, находился не
Квартиру, в которой примерно до июля прошлого года обитала Трейси Килбурн, теперь занимала двадцатисемилетняя женщина — Джойс Эпстайн. До февраля она жила в Нью-Йорке, приехала сюда провести отпуск, влюбилась в Калузу и решила здесь обосноваться. В Нью-Йорке Джойс работала секретарем в издательстве, в Калузе занималась продажей недвижимости — не очень-то прибыльное занятие, поскольку проценты под залог стали очень высокими и никто не хотел покупать недвижимость. В Нью-Йорке Джойс жила в многоквартирном доме, на втором этаже, на Восемьдесят третьей улице, возле Первой авеню. В Калузе же занимала полуразвалившуюся деревянную лачугу, откуда открывался вид на одну из красивейших лагун в мире. Цапли грациозно ступали по мелководью, на перилах веранды примостился пеликан. Моя квартира в Манхэттене, рассказывала Джойс, была куда просторней этой, но из своего окна там, в Нью-Йорке, я видела лишь автомобильную стоянку напротив. Здесь — она указала на лагуну — у меня райский сад у порога.
Джойс не знала никого по имени Трейси Килбурн.
Прежний жилец был мужчина, звали его Чарли — как-то так. Джойс столкнулась с ним только один раз — когда въезжала сюда, а он выезжал. Он сообщил ей, что возвращается в Цинциннати, так как не выносит этих проклятых птиц, шныряющих по лагуне. «Как сказала старая дева, когда поцеловала корову», — изрекла Джойс, пожав плечами. Роулз не понял, что она имела в виду, и спросил ее об этом. «Выбор — дело вкуса», — объяснила Джойс и улыбнулась. «О!» — сказал Роулз. Он решил, что не стоит зря терять время, задавая вопросы. Во всяком случае, Джойс не знала Трейси Килбурн. Раздался телефонный звонок. «Может, кто-то хочет купить дом»! — воскликнула Джойс, бросаясь к телефону.
Мужчина, живший по соседству, сидел возле своего автофургона и потягивал пиво из жестянки. На нем была белая фуфайка без рукавов и голубые шорты. Он назвал свое имя: Харви Уолленбак — «меня здесь называют Харви Уоллбангер»[17] — и спросил, чем может быть полезен. Роулз поинтересовался, давно ли он здесь живет.
— Уже три года, — сказал Уолленбак.
— А в июле прошлого года? — спросил Блум.
— Если я прожил здесь три года, то жил и в июле прошлого года, верно? — съязвил Уолленбак. Ему, по-видимому, перевалило за шестьдесят — пугало с всклокоченными седыми патлами, желтыми от никотина зубами и пальцами. Дверь в его автофургон была приоткрыта, там работал телевизор. Передачу, похоже, не смотрел никто. Шла мыльная опера — один из любимейших жанров матери Роулза. Что-то о докторах и медицинских сестрах. Какие-то умники толковали о незаконнорожденном ребенке. В мыльных операх все упирается в умников и незаконность, только в это. Мыльной опере не нужен смелый, острый сюжет — дневной сериал, одним словом. Но это все равно что назвать мусорщика инженером по санитарии.
— Вы знали девушку по имени Трейси Килбурн? — спросил Блум. — Жила по соседству с вами. — Он указал на дом на сваях.
Джойс Эпстайн пробежала к своей машине, прощально помахав детективам рукой.
— Очень красивая, — продолжал Блум. — Жила здесь в прошлом году, примерно с мая по июль.
Машина тронулась с места. Улыбаясь, Джойс снова помахала им рукой и укатила по мощенной гравием дорожке.
— И зовут ее… — уточнил Уолленбак, — Трейси Килбурн?
— Так у нас значится, — сказал Блум.
— Никогда не знал ее имени… если это та, которую вы ищете. Высокая блондинка, где-то пять и девять, пять и десять. Голубые глаза. Титьки наружу. Вертится, как Бетти Грейбл. Вы помните Бетти Грейбл? — Он повернулся к Роулзу. Роулз кивнул. — Такую девушку вы ищете? — спросил Уолленбак.
— Похоже, это она, — сказал Блум. — А вы помните, как разговаривали с девушкой, которая приезжала сюда и спрашивала о ней? Это было уже где-то в июле, когда мисс Килбурн уехала.
— Может, и разговаривал. — Уолленбак внезапно насторожился и поглядывал на детективов с подозрением. — Почему вы спрашиваете? В чем дело?
— Вы сказали ей, что мисс Килбурн уехала в большой дорогой машине? Так? — осведомился Блум.
— Возможно.
— Черный шофер помогал ей погрузить вещи?
— Да, может быть…
— Да или нет? — настаивал Роулз. — Вы видели, как она уезжала отсюда?
— Сначала скажите, зачем вам это, — потребовал Уолленбак.
— Ничего им не говори, — произнес из фургона женский голос.
— Заткнись, Лиззи, — пробурчал Уолленбак.
— А затем, что мисс Килбурн мертва, — сказал Роулз.
— Говорю тебе — не рассказывай им ничего! — завопила женщина.
— Я даже не знал ее имени, — пробормотал Уолленбак.
Женщина вышла из фургона, уперев руки в бока. Она была в розовой комбинации и шлепанцах, тучная, лет пятидесяти, с обесцвеченными волосами и лицом, возможно, и хорошеньким — лет тридцать назад. Искоса взглянув на солнце и затенив глаза ладонью, она уставилась на детективов.
— А ты попросил их показать значки? — подступила она к Уолленбаку.
— Заткнись, Лиззи, черт тебя подери! — рявкнул Уолленбак. — Я сам здесь управлюсь.
— Ты можешь только глазами хлопать. Единственное, с чем ты справляешься, — отрезала Лиззи. — Покажите-ка мне ваши значки, — обратилась она к детективам.
Детективы подтвердили свои полномочия.
— Неудивительно, что она мертва, — объявила Лиззи. — Кто она такая? Шлюха. Или что-то вроде этого. Приходила домой ночью, когда хотела. Разве не шлюха?
— Мэм, — терпеливо пояснил Блум, — мы пытаемся только установить, какая машина увезла ее отсюда. Ваш муж разговаривал с женщиной, которую зовут Сильвия…
— Он мне не муж. Да хоть бы и так — он все равно трепло.
— Я — трепло? Трепло? — с раздражением повторил Уолленбак.
— Мы не желаем вмешиваться, если даже какая-то шлюха позволила себя убить, — отчеканила Лиззи.
— Вы говорили кому-нибудь, что за ней заезжала дорогая машина?
— Харви, держи язык за зубами! — пригрозила Лиззи.
— Какой вред от того, что я скажу им, — заупрямился Уолленбак.
— Здесь убийство! Вот в чем дело! — заорала Лиззи. — Ты что, хочешь быть замешанным в убийство этой шлюхи? Ты дурак набитый!
— Но она не была мертвой, когда я видел ее в машине! — возразил Уолленбак.
— Ну вот, ты и попался! — Лиззи скрылась в фургоне, кипя от ярости.
— Так вы видели ее в машине? — спросил Блум.
— Я видел ее.
— Какая машина?
— «Кадиллак».
— Какого цвета?
— Черного.
— Вы заметили номерной знак?
— Видел, но…
— Запомнили номер?
— Нет.
