ведь всё это время она могла бы беседовать с Самим Богом, явленным в человеческом обличье, узнавая о Нём то, чего её воображение не могло бы ни породить, ни даже воспринять, — невыразимую щедрость Его красоты и Его совершенную, преданную, нежную любовь к Своим творениям, детям Своего Отца.
Пока мисс Кармайкл не было рядом, Арктура с гораздо меньшим усилием и напряжением думала о таких вещах, которые в присутствии старшей наставницы казались ей ужасными и безнадёжными. Но теперь, когда София вот–вот должна была появиться в замке, девушка начала чувствовать себя страшной грешницей из–за того, что осмелилась сама размышлять о Боге, Который был к ней ближе, чем любые её размышления. Какую нездоровую власть взяла над ней подруга! А что если они встретят в замке Донала, и София увидит, что она ему улыбается? Несмотря на подобные мысли, Арктура приняла твёрдое решение, в котором, кстати, крылся залог её грядущего освобождения: что бы ни случилось, она ни на йоту не изменит своего отношения к мистеру Гранту! Если уж она хочет быть по–настоящему благочестивой, прежде всего ей придётся быть совершенно честной! Они больше не разговаривали с Доналом о поэзии, как бы сильно ей этого ни хотелось. Однако недавно Арктура сочла своим непременным долгом (откуда к ней пришла эта мысль, неизвестно, но только не от мисс Кармайкл, которая одобряла лишь поэтов вроде Янга, Поллока и Джеймса Монтгомери) прочесть «Потерянный рай» Мильтона. Она очень хотела поговорить об этом с Доналом, но не решалась.
Когда мисс Кармайкл навестила свою подругу, она сразу же заметила, что та переменилась. Однако София никогда ничего не говорила и не делала без тщательных предварительных размышлений. Она была настолько уверена в здравости своих выводов и ей так сильно нравилось рассуждать, что когда у неё внутри неожиданно возникало какое–то сиюминутное побуждение, она почти всегда отвергала его. Разум прочно восседал на престоле её жизни, а чувства робко прятались где–то у его подножия. Во всём облике Арктуры было что–то такое, что немедленно напомнило Софии Кармайкл тот единственный раз, когда застенчивая хозяйка замка повела себя с ней на равных и даже осмелилась ей возразить. Это случилось, когда София с пренебрежением отозвалась о её любимом домашнем щенке. Ради животных Арктура была готова решиться на самый жуткий духовный кошмар, какой только знала: ведь они не были прокляты Богом, как люди, и потому их можно было защищать! В тот день она так явно обиделась на свою подругу, что мисс Кармайкл сразу поняла: если она хочет и дальше удерживать своё влияние, ей не стоит больше возбуждать в Арктуре дух природного достоинства, особенно когда речь идёт о мелких предрассудках. Поэтому сейчас она вела себя осторожно, почти ничего не говорила, но внимательно наблюдала за своей младшей подругой и тайно делала про себя кое–какие выводы, хотя всё время с искренним и простодушным видом смотрела ей в глаза. Некоторые попытки заглянуть в душу другому человеку не назовёшь ничем иным, как предательством. Всякий раз, когда под личиной дружбы любопытство и хитрость превозмогают уважение, совершается коварная измена, ведь один из друзей пытается ухватить больше, чем другой сознательно и добровольно готов ему отдать.
Девушки решили немного погулять возле замка. Возвращаясь, они встретили Донала, вышедшего на прогулку с Дейви. Арктура и Донал поклонились, приветливо улыбнувшись друг другу; Дейви остановился, немного поговорил с кузиной и её гостьей, а потом бросился вдогонку своему учителю.
— Вы всё ещё посещаете уроки Нового Завета, моя милая? — поинтересовалась мисс Кармайкл.
— Да. По–моему, пока вас не было, я пропустила только одно занятие, — ответила Арктура.
— Прекрасно! Значит, не оставили вашего ягнёнка на сожрание волку?
— Я начинаю сомневаться, что мистера Гранта можно назвать волком.
— Неужели? Неужели он так успешно прячется в овечью шкуру? А вы не думаете, что со временем он намеревается задрать не только ягнёнка, но и его пастуха? — сказала мисс Кармайкл, намеренно бросив на Арктуру испытующий взгляд.
— А вы не думаете, что если человек не способен ничего сказать, то ему лучше вообще не приходить? — спросила Арктура. — Ведь простое молчание можно истолковать как согласие.
— Но вы всегда можете возразить! Сказать, что это неправда! Сказать, что вы ни в малейшей степени с ним не согласны!
— А если я не уверена, что не согласна?
«Так я и предполагала! — подумала мисс Кармайкл про себя. — Я должна была это предвидеть!»
— Но если вы не уверены, что согласны, — вслух произнесла она, — всегда можно сказать: «Я не могу сказать, что соглашаюсь с вами». Это весьма осмотрительно и безопасно. И вообще, лучше всегда признать меньше, чем вы готовы утверждать, а не больше.
— Я не очень понимаю, что вы имеете в виду. Но если уж речь зашла о меньшем и большем, я могу сказать одно: для того, чтобы меня спасти, нужно гораздо больше, чем я думала, и я ещё не слышала ничего такого, что показалось бы мне достаточным.
— Вы что, хотите сказать, что Бог не сделал для этого всего необходимого?
— Нет. Я только надеюсь, что Он сделал гораздо больше, чем я осознаю.
— Что может быть больше, чем послать Своего Сына, чтобы Он умер за наши грехи?
— В самом этом заключено гораздо больше смысла и значения, чем вы полагаете.
— Нам всего лишь нужно верить, что Христос это сделал.
— Я не уверена, что Христос умер за мои грехи.
— Он умер за грехи всего мира.
— Значит, я спасена!
— Только если верите, что Он совершил искупление ваших грехов.
— Тогда получается, что я не могу быть спасена до тех пор, пока не поверю, что буду спасена. Но я не могу поверить в то, что буду спасена, пока точно об этом не узнаю.
— Вы просто придираетесь к словам, Арктура. Значит, вот чему вы научились у мистера Гранта? Ах, не нужно мне было уезжать!
— Ничего подобного, — сказала Арктура, чуть выпрямившись. — Простите, если я сказала что–то не так, но на самом деле я ещё ничего толком не знаю. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.
— Арктура, милая моя, я сделала для вас всё, что было в моих силах. Если вы считаете, что мистер Грант научит вас чему–нибудь получше, то боюсь, никакие предостережения уже не помогут.
— Если бы я действительно так думала, то, наверное, да, предостережения были бы напрасны. Только я боюсь, что это не так. Я уверена лишь в одном: учение мистера Гранта гораздо больше по душе…
— Неосвящённому сердцу, — закончила за неё мисс Кармайкл.
— Неосвящённое сердце, — немедленно откликнулась Арктура, сама удивляясь своей смелости и растущему внутри ощущению силы и свободы, — нуждается в Боге ничуть не меньше, чем освящённое. Но разве человеческое сердце может оставаться совершенно неосвящённым, если оно жаждет увидеть Бога таким прекрасным и благим, чтобы можно было поклоняться Ему всеми силами любви и восхищения? Или Бог не настолько прекрасен и благ?
— Мы должны поклоняться Ему, каким бы Он ни был.
— Но разве мы могли бы любить Его всем сердцем, не будь Он по–настоящему достоин любви?
— Даже если бы Он казался нам иным, от этого Он не становится менее достойным нашего поклонения. Мы должны поклоняться Его справедливости не меньше, чем Его любви, и Его силе — не меньше, чем справедливости.
Арктура ничего не ответила. Последние слова упали ей на сердце глыбами холодного льда. Однако они не настолько поколебали её сейчас, как могли бы ещё некоторое время назад. «Я спрошу об этом мистера Гранта, — подумала она про себя. — Я уверена, что он с этим не согласится! Разве можно поклоняться силе точно так же, как любви? Я начинаю подозревать, что София не понимает, о чём говорит. Если бы я создала какое–нибудь существо, которому для более–менее сносной жизни нужна моя искренняя любовь, а потом отказалась бы его любить, неужели это не было бы самой настоящей жестокостью? Разве не я сама была бы в этом виновата? Разве Бог мог бы оставаться Богом, будь Он виновен в чём–то подобном, сделай Он что–то несовершенное или некрасивое? София считает, что исходя из того, какие поступки мы считаем правильными для себя, мы не можем судить о том, что будет правильно для Бога. Но если Бог не считает верным то, что кажется верным мне, значит я вынуждена идти против собственной совести и грешить, ради того, чтобы угодить Ему! Получается, что моя совесть — вовсе не голос Божий, живущий у меня в душе. Тогда каким же образом я сотворена по Его образу и подобию? Что это значит? Но ведь Его образ искажён в нас грехопадением… Значит, я вообще не могу сказать, какой Он? Тогда как мне Его любить? Я никогда не