подозревающей птичкой. Когда аккорды стихали, Донал медленно двигался в том направлении, откуда они донеслись в последний раз. Время от времени тучи так плотно обступали луну, что вокруг воцарялась почти полная темнота, и Донал останавливался, не видя ничего дальше собственного носа.
Один раз луну заволокло тучами как раз тогда, когда он, сидя на корточках, прижимался к парапету одной из высоких крыш, состоявшей из огромных каменных плит. Музыка тоже на время смолкла, и Донал ждал, крепко обхватив пальцами шершавый край одного из камней. Привычка ловко карабкаться по горным утёсам пришлась ему сегодня как нельзя кстати. Сейчас он почти не чувствовал ветра, потому что впереди возвышалось чудовищное и нестройное нагромождение каминных труб, отчасти защищавшее его от мощных порывов. И вдруг призрачная музыка зазвучала опять, ещё громче и жалобнее, чем прежде, и так близко, что Доналу показалось, что она раздаётся над самым его ухом. Из–за туч показалась луна, словно откликнувшаяся на этот плачущий стон и решившая посмотреть, что же тут происходит, но Донал так и не смог толком ничего разглядеть. Луна тоже как будто разочаровалась и мгновенно скрылась. Вокруг снова воцарилась мгла, и окрепший ветер остро хлестнул Донала дождевыми струями, словно желая уберечь тайну от его любопытных глаз. Да, видно, сегодня ничего не получится. Придётся вернуться сюда днём. Если музыка и впрямь никак не связана с загадочными призраками и бесплотными, стенающими душами, её источник легче будет найти при солнечном свете. А эти огромные каминные трубы помогут ему найти то место, где музыку было слышно лучше всего. Так, теперь главное — вернуться к себе.
Это оказалось сложнее, чем он думал. Он вообще не представлял, в какой стороне осталась его башня, и плохо помнил, каким путём ему удалось пробраться так далеко по крышам. Ясно было одно: башня была где–то в другом месте, и её нужно было отыскать. Поэтому как всякий добросовестный пилигрим, знающий лишь то, что ему нужно добраться куда–то в другое место, он пустился на поиски. На обратном пути препятствий было много больше; он то и дело натыкался на преграды и ему приходилось сворачивать и нащупывать себе дорогу в ином направлении. Прошло добрых полчаса, прежде чем он добрался до знакомой крыши. К тому времени ветер и дождь немного угомонились, и в слабом свете выглянувшей луны Донал заметил очертания тех самых сарайчиков, где хранились его дрова и уголь. Дальше всё было просто.
Он нашёл оставленное ведро, наполнил его до краёв и на несгибающихся от холода ногах поспешил к себе, вздыхая о том, что огонь в камине, должно быть, давным давно потух. Но добравшись до лестницы и спустившись на несколько ступенек, он с удивлением увидел, что возле его двери со свечой в руке стоит какая–то женщина. Было видно, что она только что постучалась и теперь ждёт ответа.
Она так напряжённо вслушивалась в тишину за дверью, а ветер наверху свистел так громко и яростно, что она не услышала его шагов, и Донал в нерешительности приостановился, не зная, как заговорить, чтобы не напугать её. Тут она снова постучалась, и он попытался ответить так, как будто голос его раздавался издалека:
— Войдите, — негромко произнёс он.
Женщина взялась за ручку двери, открыла её, и Донал тут же узнал в ней леди Арктуру.
— Там наверху настоящая буря, миледи! — весело сказал Донал, вслед за ней входя в комнату и радуясь теплу и уюту после своего приключения во тьме и на ветру.
Арктура испуганно вздрогнула, услышав его голос сзади, и, повернувшись, испугалась ещё больше. Донал был похож скорее на трубочиста, чем на респектабельного учителя. Он был в грязи и пыли с головы до ног, и в руке у него было ведро с углём и дровами. Без труда поняв её изумлённый взгляд, он поспешил объясниться:
— Я только что с крыши, миледи. Почти час там проторчал.
— И что вы там делали в такой ненастный вечер? — спросила она, и в голосе её прозвучали одновременно удивление, забота и страх.
— Я услышал музыку, миледи, — ту самую! Ну знаете, которая иногда раздаётся в замке!
— Я тоже, — прошептала она, и во взгляде её отразилось нечто сродни ужасу.
— Я и раньше её слышала, но ещё никогда так громко, как сегодня. Как вы думаете, мистер Грант, что это такое?
— Не знаю. Только теперь я почти полностью уверен, что она раздаётся откуда–то с крыши.
— Ах, если бы вы могли разгадать эту тайну!
— Надеюсь, что так оно и будет. Но неужели вам так страшно, миледи? — участливо спросил Донал, заметив, что леди Арктура судорожно схватилась за спинку кресла. — Присядьте, прошу вас. Я принесу вам воды.
— Нет, нет, со мной всё в порядке, — ответила она. — Просто ваша лестница такая длинная и крутая, что я совсем запыхалась. Но дядя сегодня так странно себя ведёт, что я не могла не прийти к вам.
— Мне уже не раз приходилось видеть его в таком же состоянии.
— Вы не согласитесь пойти со мной?
— Куда хотите.
— Тогда пойдёмте.
Она вышла из комнаты и начала спускаться вниз по лестнице, освещая ему путь. Примерно посередине она остановилась возле какой–то двери и, повернувшись к Доналу, по–детски доверчиво взглянула на него. Он впервые видел на её лице такое спокойное, почти безмятежное выражение.
— Как хорошо, что можно не бояться! — сказала она. — Теперь мне совсем не страшно.
— Я очень рад, — ответил Донал. — Хотел бы я навеки умертвить всякий страх. Ведь он — всего лишь тень, идущая по пятам греха… Как вы полагаете, нет ли какой–то связи между приступами вашего дяди и этой странной музыкой?
— Не знаю, — отозвалась Арктура.
Она быстро повернулась, открыла дверь и прошла дальше. Идя вслед за ней, Донал оказался в той части замка, которой до сих пор не видел. Чередой непонятных коридоров, то и дело поворачивающих в самых неожиданных направлениях, Арктура привела его к парадной лестнице, и они опять заспешили вниз. В доме было очень тихо.
Должно быть, уже совсем поздно, подумал Донал, только ведь и слуг–то во всём доме — раз, два и обчёлся. Его спутница стремительно и легко спускалась по лестнице впереди него; в какой–то момент он даже потерял её из виду, когда она скрылась за поворотом. Наконец она остановилась возле той самой комнаты, где Донал впервые познакомился с графом.
Дверь была открыта, но света внутри не было. Арктура бесшумно пересекла кабинет и подвела Донала к двери в ещё одну комнату поменьше. Там тоже было темно, но из–за двери Донал различил чьё–то невнятное бормотание.
Через мгновение всё стихло, и весь мир погрузился в глубокое молчание.
Арктура шагнула вперёд, остановилась и высоко подняла свечу. Донал оглянулся и увидел, что на полу возле дальней стены стоит невысокий маленький сундук, а на этом сундуке в длинном халате когда–то богатого, но теперь выцветшего шёлка, тускло поблёскивающего золотом, возвышается измождённая фигура графа. Он стоял спиной к двери, тесно прижавшись щекой к стене, с широко раскинутыми по сторонам руками, как будто прибитыми к кресту. Он стоял, не шевелясь и не издавая ни единого звука.
Что всё это значит? В безмолвном отчаянии Донал смотрел на застывшего перед ним человека. Спустя минуту, которая показалась ему бесконечно длинной и мучительной, он снова услышал бормотание. Голос был нездешним, потусторонним и напугал бы всякого, кто больше всего на свете боится духов из иного мира. Но для Донала он был страшнее любого призрака, потому что явился из незримого мира греха и страданий, мира тьмы и смертной тени, отвергающего и отрицающего всё вечное. Но даже для этого мира ещё оставалась надежда, ибо чьи слова исторглись сейчас из глубины мрака и отчаяния?
— Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал! [15]
Он замолк, но так и не двигался, и они продолжали стоять, глядя на него.
И тут откуда–то издалека раздался всхлип призрачной музыки. Голова, прижатая к стене, дёрнулась, словно просыпаясь ото сна. Распростёртые руки упали по бокам. Граф тяжело вздохнул, но продолжал стоять, прислонившись лбом к стене.
Арктура повернулась, и они неслышно вышли. Она повела его вниз по лестнице и зашла в библиотеку. Тёмные дубовые шкафы и древние тиснёные переплёты едва отражали крохотное пламя её свечи, но огонь
