самостоятельно несколько упражнений. Они сидели за одной партой, не глядя друг на друга. Математика казалась безумно скучной. Никита смотрел в окно – там с огромной снежной горы летели на санках и просто на картонках одноклассники. Для них занятия уже закончились…
Лексин тоже смотрел в окно. А потом вдруг повернулся к Никите и спокойно сказал:
– Осточертела эта математика. Давай убежим, а?
Сказал как-то по-взрослому. Так, именно так, наверное, разговаривают старшеклассники, для которых убежать с урока – пустяковое дело. Борька, двоюродный брат, часто рассказывал Никите, как они всем классом убегают с уроков. Но Борька учится в десятом, ему уже почти семнадцать, а им с Лексиным тогда было всего лишь по одиннадцать лет. И это была неслыханная дерзость – посметь убежать с занятий. Пусть с дополнительных занятий, а не с урока – все равно. Неслыханная и восхитительная дерзость!
У Никиты даже дыхание перехватило. От страха и от восторга. Он даже не разобрался, чего было больше – восхищения или страха, а Лексин все так же по-взрослому спросил:
– Боишься, что отругают?
Боится?! Он, Никита Харламов, будущий гонщик, которому предстоит мчаться по крутой трассе с сумасшедшей скоростью, каждую секунду рискуя собственной жизнью – боится?
– Вот еще. Чего бояться-то!
– Тогда – пошли!
Лексин смахнул учебник и тетрадь в портфель, поднялся из-за парты, подошел к двери, приоткрыл.
– Нет никого. Идем быстрее, а то не успеем смотаться.
И слово это ему так понравилось – смотаться. Настоящее взрослое слово, именно так всегда Борька и говорил: мы вчера смотались с физики…
Они «смотались» в тот день с Лексиным с математики. Вышли из школы незамеченными, и такая радость переполняла обоих, такое торжество, что взять и просто так пойти домой было невозможно. Они отыскали для себя промокшие, почти разорвавшиеся на части куски картона и до самого вечера катались с горки. С той самой горки, которая поманила их из класса, заставив совершить маленькое преступление…
Домой шли тоже вместе. Оказалось, что живут они почти рядом, в соседних домах. Всю дорогу болтали – выяснилось, что у них так много общего. Оказалось, Лексин – щуплый, тихий Мишка Лексин, кто бы мог подумать! – тоже собирает гоночные машины и разбирается в них, пожалуй, даже лучше, чем Никита. Что у него тоже есть коньки, и он тоже болеет вместе с отцом за «Спартак». И что в шкафу у него лежит целая куча фотографий знаменитых хоккеистов с их автографами, и даже автограф Уэйна Грецки есть, потому что его отец был спортивным журналистом и привез этот автограф из Америки…
– Круто! – восхитился Никита. – А сейчас он кем работает?
– Все тем же спортивным журналистом и работает. Только он с нами больше не живет. Он в Москве остался, а мы сюда вернулись, к бабушке. Потому что мама с папой разошлись… Но он к нам приезжает иногда. А летом я к нему поеду.
– Плохо без отца, наверное, – посочувствовал Никита.
– Тяжело, – согласился Мишка и добавил: – Но я справляюсь…
Сказал он это как-то просто. И Никита снова восхитился невольно этой простотой его ответа: в словах щуплого Лексина ему послышалось настоящее мужество.
Никите крепко досталось в тот вечер от родителей за позднее возвращение. На следующий день их с Мишкой вызвали к директору и долго отчитывали за побег. Вызвали в школу родителей… В общем, устроили целый скандал. А они держались друг друга и даже подмигивали друг другу заговорщически в те моменты, когда никто на них не смотрел…
С тех пор они уже не разлучались. После уроков почти каждый день сидели дома у Мишки. Мама его была целыми днями на работе, и они были предоставлены себе целиком и полностью. Никиту поражала и восхищала Мишкина самостоятельность: он и котлеты себе разогревал, совершенно спокойно чиркал спичкой, включал газ. Никите мать даже близко к плите подходить не разрешала, спички в руки не давала. А Лексин был совсем как взрослый: однажды даже лампочку перегоревшую заменил. Так легко это у него получилось…
Играли в гонки, смотрели телевизор, крутили взрослые фильмы по видику… И часто вспоминали, смеясь, свой побег с математики. Лексин удивительно точно изображал гневное лицо Натальи Ильиничны, учительницы, копировал ее жесты и интонацию голоса…
Он всегда был артистом. «Ну ты артист, Лекс», – часто повторял Никита, задыхаясь от смеха. Тогда он еще не знал, что Лексин был еще и поэтом…
Это выяснилось случайно. Мишка заболел. Приступ аппендицита случился, когда они были дома одни. Мама его, тетя Наташа, как обычно, была на работе, а они играли в гонки.
Живот болел у Мишки с самого утра, а к обеду боль стала просто невыносимой. Она скрутила его пополам. Никита с ужасом смотрел, как стекают со лба приятеля капли холодного пота, как помутнели его глаза, как побледнело лицо.
– Я… Я тебе сейчас «скорую» вызову, Лекс… Ты не умирай, не умирай только, слышишь?
С трудом транспортировал Мишку на кровать, дрожащими от страха пальцами набрал «03», потом позвонил на работу тете Наташе.
Лексин как будто уже и не видел ничего вокруг. Только стонал тихо от боли и никак не реагировал на Никитины вопросы. Потом вдруг приподнялся на локте и вымолвил с трудом:
– Если я умру…
– Ты не умрешь! – прокричал Никита. – С ума, что ли, сошел?! Тебе сделают сейчас укол…
– Если я умру, – повторил глупый и настырный Лексин, – там, в верхнем ящике стола, тетрадка лежит. Толстая такая… Ты возьми ее, там стихи… Оставь себе. Это мои стихи… Никому не показывай.
