Это была фраза из песни, Лексин придумал ее давным-давно, еще в студенческие годы. Конечно, он не думал, что пишет про себя…
Ничто не предвещало смерти. Ничто не предвещало смерти Лексина. Молодого еще Лексина, который возвращался теплым осенним вечером домой. Он зашел навестить мать и задержался допоздна, потому что у тети Наташи прихватило сердце. Он хотел остаться ночевать, но она сказала, что чувствует себя нормально, что у нее полный шкаф нитроглицерина, еще что-то сказала… То, чего простить себе потом не могла. Потому что если бы остался у нее ночевать Лексин – был бы он и теперь живой… Был бы на свете Лексин, ходил бы по земле, писал бы свои стихи, любил бы свою Катьку и сына своего. Но в тот теплый осенний вечер его убили.
Какие-то обдолбанные наркоманы напали и избили до смерти. Отобрали мобильник и всю нехитрую наличность… Наркоманов этих потом, естественно, не нашли. А может, и не наркоманы они вовсе были, а просто обыкновенные, трезвые подонки. Но их не нашли, потому что опознать их было некому. Потому что Лексин – умер.
Лексин умер в больнице, на следующий день утром. Врач сказал, что операция бессмысленна. И еще как-то странно сказал: шанс у него есть. Один из десяти. Если захочет – выживет…
– Ты только не умирай, Лекс, – снова, как когда-то, уговаривал его Никита, стоя за дверью палаты реанимации.
Но Лексин почему-то не захотел выживать. Умер, не приходя больше в сознание. Оставил без сожаления и Катьку свою дорогую, и стихи свои недописанные… Просто тихо ушел из жизни в двадцать девять лет, не став за нее бороться.
И Никита часто думал – почему? Почему не захотел, не стал бороться Лексин за свою жизнь? Может быть, увидев ту, другую жизнь, которая ждала его за порогом смерти, он понял вдруг, насколько она прекрасна? Понял, что ему там будет лучше, намного лучше, чем здесь – и ушел? И еще часто, очень часто Никита думал о том, что же чувствовал Лексин в тот момент, когда его убивали?
Он почти не помнил похороны. С трудом вспоминал даже Катьку, как она шла за гробом и почему-то плакала. Почему она плачет, подумал в тот момент отстраненно Никита, ведь она не любила его совсем? Никогда не любила…
Похоронили, помянули. Девять дней, сорок дней, как полагается. Как-то зашел он к Катьке. Не к Катьке даже, а к Данилке. Хоть теперь уже и вовсе никакого отношения к Никите Данилка не имел – все равно, иногда хотелось его увидеть.
Катя открыла дверь и даже обрадовалась заметно, что он пришел.
– Проходи, Найк… Ты вовремя пришел. Я тут Мишкины вещи разбираю. Думаю, куда что деть. Не висеть же им вечно…
– А Данилка где?
– Данилка у бабушки…
– Я, вообще-то, к нему пришел.
– Ну что ж теперь, не уходить же… И за что ты, Харламов, меня так не любишь?
– А почему я тебя любить должен? Тебя Лекс любил… За нас двоих.
– Да брось… Ладно, дело твое. Мне твоей любви не надо. Вот это пальто – я его выброшу, наверное… Старое уже, поношенное…
– Как это – выбросишь? Ты что городишь-то, Сафронова? Это же его пальто,
– Да успокойся, Никита. Я понимаю, это его пальто. Но это его пальто ни в один секонд-хэнд не примут только потому, что оно
– Дай сюда, – он выхватил из рук Катькиных серое пальто. Пальто и в самом деле было старое, потрепанное… – Я носить буду!
– Не смеши… Ты ведь его ниже на пол головы. В рукавах запутаешься…
– Разберусь как-нибудь. И не смей ничего выбрасывать, я все заберу, все его вещи!
– Да здесь забирать нечего, – отмахнулась Катя, – я все уже раздала почти, вот пальто только и пара джемперов осталась. Ну, и еще мелочи всякие. Носки, футболки… Хочешь, и эти два джемпера забирай тоже.
– И заберу.
– Вот и отлично. Видишь, как удачно ты ко мне зашел… Может, посидим, выпьем по стопочке?
– Нет, Сафронова, не буду я с тобой пить. Не хочется что-то… Я, вообще-то, к Данилке пришел.
– Данилка у бабушки, – напомнила Катя.
– Да, я уже понял… Как он поживает?
– Нормально. Все такой же толстый и веселый.
– Ну и отлично. Пойду я, Катя. Как-нибудь в следующий раз зайду, когда Данилка дома будет.
– Заходи, – ответила она без эмоций.
Протянула ему большой полиэтиленовый пакет. Никита сложил в него вещи и направился в прихожую. Наклонился шнуровать ботинки и вдруг увидел прямо перед глазами мужские кроссовки. Не Мишкины кроссовки, у Мишки не было никогда таких.
– А это чьи шузы тут стоят? – спросил он, не успев подумать о том, что лучше было бы промолчать.
Катя не отвечала. Смотрела пристально в глаза ничего не выражающим взглядом. Никита вдруг заметил и все остальное – кожаную куртку с большими металлическими заклепками на рукавах, мужские тапочки,
