и сунул мне несколько стодолларовых бумажек. Но я не хотел ни брать у него ничего, ни быть ему чем-либо обязанным, пока дело не прояснится.
— Спрячьте это, мистер, — сказал я. — Вам не нужны деньги?
— Если все кончится благополучно, я пришлю вам счет.
Я направился в дом. В холле сидел Вилли Маккей с малышом на коленях и рассказывал ему о своем знакомом, старом заключенном, пытавшемся вплавь удрать из Алькатраса [10].
Марту Крендалл с дочерью я нашел в комнате, выходившей окнами на фасад дома. Они сидели в оконной нише, склонив друг к другу светловолосые головки. Час-полтора назад дом был тих, как пустыня, а сейчас напоминал теплое семейное гнездо. Я понимал, что выбираю небезопасный путь, но был вынужден рисковать. Поймав взгляд Марты Крендалл, я кивком головы пригласил ее в дальний конец комнаты.
— В чем дело? — нетерпеливо спросила она, оглянувшись на Сьюзи. — Я не хочу оставлять ее одну…
— Возможно, придется.
Она с тревогой глянула на меня.
— Вы что, хотите запереть ее?!
— Возможно, вы сами сочтете необходимым поместить ее куда-нибудь на какое-то время. Она много пережила и имеет склонность к самоубийству…
Она попыталась беззаботно пожать плечами, но это получилось не слишком убедительно.
— Это была работа на публику. Она сама призналась…
— Многие настоящие самоубийства начинались с работы на публику. Никто не может сказать, когда кончается притворство и дело принимает смертельно серьезный оборот. Всякому, кто хотя бы угрожает покончить с собой, необходима помощь.
— Я делаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей…
— Я имел в виду помощь специалиста, психиатра. Я уже говорил об этом с вашим мужем, он обещал завтра отвезти ее в клинику. Но рано или поздно вы должны будете взять все в свои руки. И, наверное, было бы правильно, чтобы с психиатром говорили вы обе…
— Разве я такая уж плохая мать?! — похоже, эта перспектива потрясла и испугала ее.
— Я этого не говорил. Но вы никогда не были честны со своей дочерью, не так ли?
— О чем вы говорите?
— О вашей личной жизни.
— Но я не могла рассказывать ей об этом! — испуганно сказала она.
— А почему?
— Я умерла бы от стыда!
— Нужно, чтобы она знала, что и вы не святая.
— Да, это правда… Хорошо, я сделаю это.
— Честное слово?
— Честное слово! Поверьте мне, я люблю ее! Сьюзи — моя малышка, моя маленькая девочка… Правда, уже не такая маленькая…
Она хотела вернуться к дочери, но я задержал ее и увел в самый дальний угол комнаты. Вдоль стен висели полотна Эллен, словно отголоски полузабытого бреда.
— Чего еще вы хотите от меня? — спросила она.
— Два слова правды. Я хочу знать, что случилось пятнадцать лет назад, когда у вас в отеле появился Элберт Свитнер?
Она смотрела на меня так, словно я ее ударил.
— Сейчас неподходящее время для вытаскивания старых дел!
— Мы не можем ждать более подходящего. Я знаю, что вы тогда сбежали от мужа. И что было дальше?
Она надула губы и прищурила глаза.
— Вам сказал Лестер?
— Немного. Не все. Я знаю, что вы забрали Сьюзан и уехали. И я знаю, что потом вернулись. Я не знаю, что произошло за это время.
— Ничего. Я обдумала ситуацию и вернулась — вот и все. В конце концов, это мое личное дело!
— Это было бы вашим личным делом, если бы вы не впутывали в него других людей. И одна из них — Сьюзан. Она была достаточно большой, чтобы помнить.
Марта Крендалл взглянула на дочь с испуганным любопытством. Та произнесла:
— Вы обо мне говорите, правда? Это нехорошо…
Голос ее был далеким и невыразительным. Она абсолютно неподвижно сидела в оконной нише, словно актриса, которая не может выйти на авансцену и окунуться в реку жизни. Ее мать покачала головой, сначала в ответ на ее слова, а потом — на мои.
— Я не могу вынести этого ужаса! Меня ничто не заставит!..
— И что же вы сделаете? Бросите Сьюзан на произвол судьбы? Пусть справляется без вашей помощи?
Она склонила голову, словно наказанный ребенок.
— Но мне никто никогда не помогал…
— Я помогу вам. Элберт Свитнер сказал вашему мужу, что он — отец Сьюзан. Но это не кажется мне правдоподобным. Даже такой человек, как Эл, не изнасиловал бы собственную дочь…
— Кто вам сказал, что он изнасиловал ее?!
— Сьюзан.
— И мы с вами должны говорить об этом?!
Ее глаза стали злыми, словно реальным становится лишь то, что произнесено вслух.
— Сьюзан могла, значит, можем и мы.
— Когда вы с ней говорили?
— Когда вез ее сюда.
— Вы не имели права…
— Не имел? Но это было выше ее сил, ей нужно было сбросить груз.
— Какой груз?
— Груз воспоминаний, — сказал я, — груз слишком многих смертей.
Ее глаза расширились, словно отыскивая в прошлом какой-то огонек. Но я увидел лишь отражение своей головы в миниатюре на их сетчатке.
— Что Сьюзан вам рассказала? — спросила Марта Крендалл.
— Не слишком много. Она вообще не хотела говорить, воспоминания сами просились ей на язык. Она была с вами в охотничьем домике одной летней ночью 1955 года, не так ли?
— О какой ночи вы говорите?
— О той, когда стреляли в Лео Броудхаста.
Ее глаза спрятались за завесой ресниц. Она слегка покачнулась, словно воспоминание о выстреле ранило ее. Я поддержал ее и почувствовал под рукой тепло ее тела.
— Сьюзан помнит это? Как это может быть? Ей было неполных три годика…
— Она помнит пугающе много. Слишком много. Броудхаст был застрелен?
— Не знаю… Я убежала, оставив его в доме… Была пьяна и не смогла завести его машину. А наутро не было ни машины, ни его…
— Что это была за машина?
— «Порше», маленький красный «Порше». Зажигание не включалось, и я убежала, куда глаза глядели… Я совершенно забыла о Сьюзан… Не помню, где была… — она высвободилась из моих рук, словно на них была кровь давнего убийства. — А что случилось с Сьюзан?
— Вы за ней не вернулись?
— Вернулась, но уже утром. Застала ее спящей на чердаке. Как она может помнить выстрел, если она спала на чердаке?
— Она не спала, когда это случилось. Была внизу. Не придумала же она это!
