И вдруг вообразил себя певцом! Да, все мы склонны к странным переменам! Посмотришь — путь у каждого петлист. Ну для чего чудесный шахматист Становится певцом обыкновенным? Мне хочется как можно быть точней: Есть комната — сейчас пишу я в ней, А есть ещё автобус, о котором Пишу. Раздался в комнате звонок — И про автобус я писать не мог. Был занят телефонным разговором. Автобус пробегает по шоссе. Какие мы притихнувшие все! — Во тьме всегда испытываешь робость. Но вот автобус выскочил на мост — И как летит ракета среди звёзд, Так к фонарям моста летит автобус. Ну вот — опять — с потерей примирись! Узнал я новость грустную: Борис Нарциссов умер только что от рака. Назад в стихи! Скорей в стихи назад От всех смертей — и тех, что предстоят, Подальше от кладбищенского мрака. Искусство — как его ни назовёшь — Оно всегда спасительная ложь, Что помогает жить. Искусство — схватки Со смертью, где-то спрятавшейся там… Вчера плелась за нами по пятам, Сегодня наступает нам на пятки. И мне, Борис, поможет жить твой стих. Кикимор, свещеглазников твоих, Твоих уродцев необыкновенный Парад не прекращается! И впредь Мигуеву-Звездухину гореть На небе поэтической вселенной. Вот фонари проносятся гурьбой, И мысли осаждают вперебой, От каждого толчка разнообразясь. Мне вспомнилась картина — на губах Как эхо отозвалось — Голлербах! Еще один нью-йоркский мой оазис. Зайдёшь к нему — и с чуткостью антенн Навстречу наклоняются со стен Угластые бока, зады и шеи. Но и зады, и шеи, и бока Со временем уйдут наверняка Из мастерской во многие музеи. Художник баров, пляжей, пустырей И девок, что стоят у фонарей В компании каких-то щуплых типов. А вот старик, что всеми позабыт, И так остекленело он глядит, Как будто бы совсем из жизни выпав. Как этот вид нью-йоркский мне знаком! Старуха на скамье в саду с кульком, Собачка возле ног её присела. А вот среди вагонной толкотни Влюблённые — они совсем одни, Ни до кого на свете нет им дела. Мне кажется всегда, что Голлербах Рисует где попало, второпях, В толкучке остановок и обжорок. Но он, своё средь давки отыскав, Становится по-доброму лукав, Становится по-озорному зорок. Посмотришь на его огромных баб — И думаешь, что каждая могла б, Зачавши, разрешиться великаном. Их груди, ляжки, локти и зады Обыгрывает он на все лады И нам их преподносит крупным планом. Взглянул — и дух захватывает аж! Казалось, на холсте вечерний пляж На океанском воздухе настоен! А что он там с телами навертел!
