Не лицо уже, а лик. Смотрит отрешённо Бритый, высохший старик Из окна вагона. Вот и он пропал во тьме. Выживет едва ли — Где-нибудь на Колыме, На лесоповале… Тяжко дышит на ремне Пёс у конвоира. Кто-то что-то крикнул мне Из другого мира. И я вижу: на снегу В стороне записка. Взять её я не могу – Конвоиры близко. Не пройдёшь туда никак, Охраняют рьяно. Спустит на тебя собак Сразу же охрана. Верно, с адресом листок Извещает сжато, Что такой-то дали срок, Что везут куда-то. Но записку ветер сгрёб И понес, загикав… А затоптано в сугроб Сколько этих криков? Но бывает — повезёт Крошечным запискам — Подбирает их народ И относит близким. Это — год тридцать восьмой, Памятный угарной, Зимнею рассветной тьмой Станции товарной. Дым по ветру распластав, Как дракон несытый, Подползал, шипя, состав, Ссыльными набитый. Точно не было конца Траурному дыму. Между ссыльными — отца Я искал в ту зиму. Год прошёл, как поутру, После ночи долгой, Он по нашему двору Уходил с кошёлкой. И с ружьём наперевес Шёл за ним военный, И отец навек исчез Где-то во вселенной. Ни могилы, ни креста, Ни плиты надгробной, Только гиблые места, Только ветер злобный. Только в памяти моей, Где-то за грядою Низвергающихся дней — Он ещеё со мною. На рассвете, на Днепре С ним мы рыбу ловим, И картошку на костре В котелке готовим. А потом, перед костром,
