Он большой начальник,Посреди его палатНовый умывальник.Пусть невинного казнятИль ведут на муки:Осмотрительный ПилатУмывает руки.Пусть рабы в цепях стоят,Строят акведуки —Обтекаемый ПилатУмывает руки.Надо дальше жить, говорят.Говорят, вспоминать не надоОзверело-угрюмый взглядКонвоира и блеск приклада.* * *Довольно. Я лгать себе больше не в силах.Стою и кусаю от злости губу.А кровный мой стих, что шумел в моих жилах,Покоится важно в почётном гробу.Как друга лицо, что до боли знакомо,Лицо, что годами я в памяти нёс,И брови густые крутого излома,И этот несносно-заносчивый нос,Я всё узнаю — только каждой морщинеКогда-то сопутствовал жест волевойИ друг мой всегда был взволнован — а нынеОн даже не дышит, совсем неживой.Казалось бы всё то же самое, вроде,Но, видимо, я до сих пор не привык,Что выглядит мёртвым мой стих в переводеНа жёсткий и сжатый английский язык.* * *Я опустил окно в автомобиле.Был зимний день. И я услышал вдругМежду ветвями: «Билли! Вилли! Билли!» –Попискивало несколько пичуг.Они о чём-то спорили по-птичьи,Но на своём английском языке.Был зимний день. И белое величьеСнегов сливалось с небом вдалеке.И вспомнил я — такие миги редки —Оставленное где-то позади:«Выдь-выдь! выдь-выдь!» — просила птица с ветки,А ей в ответ: «Уйди! уйди! уйди!..»* * *Проходит жизнь своим путём обычным,И я с годами делаюсь иным,И что казалось грозным и трагичным,Мне кажется ничтожным и смешным.Испуганная пролетает птица.Гром тишину ломает на куски.И мне теперь от красоты не спится,Как не спалось когда-то от тоски.* * *Она задержалась у края стола,Она на тарелку сардинку брала.Она наклонилась в полуоборот.Её вероломный запомнил я рот.Однажды в компании, нежно-пьяна,В такси умилённо болтала она.