Карфагена от римлян валялись на две тысячи миль по северному Африканскому побережью. На это первое деяние Масиниссы в Риме посмотрели сквозь пальцы. Но позже, когда тот, усилившийся и укрепившийся, стал учинять Риму неприятности, запахло новым Карфагеном. Рим собрался принять меры.
К счастью для Нумидии, Масинисса вовремя помер.
Римляне знали, что сильный властитель всегда сменяется слабым. Посему Сципион Эмилиан разделил страну между тремя царевичами. Сципион Эмилиан был умен. Он не стал кромсать царство натрое — он разделил между сыновьями Масиниссы государственные полномочия. Старшему досталось ведать казной и дворцами. Средний получил армию, ну а младший довольствовался законом и правосудием.
Таким образом, сын-военачальник не имел денег для организации восстания. Сын с деньгами не имел армии. А у третьего не было ни того ни другого, и он, понятно, тоже не мог устроить возмущений.
К тому времени, пока недовольство и возмущение в стране созрело для восстания, двое сыновей Масиниссы скончались. Остался полновластным правителем самый старший — Мисипса. Но братья — вот незадача — оставили после себя детей. Двух легитимных и Югурту-ублюдка. Кто из этих молодых людей изъявит желание взобраться на трон, когда Мисипса умрет?
Мисипса слишком поздно произвел на свет своих сыновей — Адхербала и Хемпсала. Двор раздирала вражда. Нежный возраст вероятных наследников делал судьбу трона смутной. Незаконнорожденный Югурта был старшим; законные сыновья правящего царя — еще совсем младенцами. При дворе никто и не сомневался в будущем воцарении ублюдка, ибо трон — не детский стульчак. Старый Масинисса Югурту недолюбливал и презирал. Не только за его ублюдство — оно усугублялось еще и тем, что мать юноши была из бедного племени берберов-кочевников. Ф-фу! Мисипса унаследовал от Масиниссы эту брезгливость и с омерзением наблюдал за умноглазым и бойким юношей, размышляя, как бы половчее избавиться от этого претендента на царство.
Случай-то и представился. Сципион Эмилиан затребовал от Нумидии военной помощи — он осаждал Нуманцию. Мисипса выделил солдат и отправил Югурту командовать ими. Он надеялся, что ублюдка убьют где-нибудь в Испании. Однако надеялся зря. Югурта словно родился для войны. Он отличился и приобрел к тому же хороших друзей среди римлян. Двое из них были наиболее ценными — младшие военные трибуны, прикомандированные к ставке Сципиона Эмилиана. Их звали Гай Марий и Публий Рутилий Руф. Все трое были ровесниками, им было по двадцать три.
По окончании кампании Сципион Эмилиан призвал Югурту в штабной шатер и долго читал ему нотации. Суть их сводилась к следующему: служить Риму гораздо почетнее, чем прислуживать отдельно взятым римлянам. Югурта сделал вид, что согласен. Не собирался он никому прислуживать. Во время осады Нуманции он пригляделся к римлянам и понял: у большинства из них, особенно у тех, кто стремится пробиться наверх, всегда острая нужда в деньгах. Это он будет покупать их услуги, а не наоборот.
Вернувшись в Нумидию, Югурта передал царю Мисипсе письмо от Сципиона Эмилиана. В этом письме превозносились храбрость Югурты, его хорошее чутье и незаурядный ум. Старик Мисипса вынужден был припрятать гадливость, завещанную ему отцом.
В то время когда в Риме в роще Фурины убивали Гая Семпрония Гракха, царь Мисипса усыновил Югурту, формально признав за ним право наследовать трон. Правда, одновременно с этим он дал понять ублюдку, что трон ему таки не достанется. Югурта лишь присмотрит за царевичами, пока те не подрастут.
Устроив таким образом будущее своих детей, Мисипса умер. Югурта остался регентом при подрастающих недорослях.
Впрочем, младшенький, Хемпсал, вскоре был зарезан по наущению Югурты. Старшенький же, Адхербал, успел удрать в Рим. Там он сам себя представил Сенату и потребовал, чтобы Рим немедленно навел в Нумидии порядок и прогнал бы ублюдка-узурпатора.
«Почему же мы так боимся их?»
Мысли Югурты вернулись к реальности. К дождю. Слабый, но чрезвычайно унылый, он сеял мелкой водяной пылью на Марсово поле и сады по обе стороны Тибра.
Рядом с ним на лоджии находились двадцать мужчин — все, кроме одного, его личные телохранители. Не какие-нибудь наемники — все они были нумидийцами, преданными Югурте. Свою преданность они доказали, предоставив ему отсеченную голову Хемпсала — младшего царевича. То было семь лет назад, а пятью годами позже они же преподнесли ему главу второго — Адхербала. Преданные и надежные люди.
Но вопрос, заданный Югуртой, был адресован не к ним.
Подле Югурты в удобном кресле располагался еще один человек: высоченный — ростом с царя — похожий на семита мужчина.
Посторонний наблюдатель мог бы сразу отметить черты некоторого кровного родства в их облике; так оно и было, хотя царь предпочитал не вспоминать об этом. Сидящий подле Югурты человек был его ближайшим родственником — братом по матери.
Мать Югурты, которую он считал жалкой берберийкой, происходила из племени гетулов. Благодаря капризу судьбы, она была чрезвычайно красива. Ее лицу и телу позавидовала бы троянская Елена. После того как отец Югурты вдоволь с ней натешился, он выдал ее замуж за знатного воина, и она родила Югурте полубрата. Теперь он разделял с царем тоску и скуку и дождь этого отвратительного новогоднего дня.
Полубрата звали Бомилькар, и он был хорошим товарищем.
— Почему же мы так боимся их? — еще раз с отчаянием повторил Югурта.
— Ответ прост, — вздохнул Бомилькар. — Страх они носят поверх своих шлемов, похожих на перевернутые тазы. Страх полощется в складках их красно-коричневых туник, он вплетен в их кольчуги. Страх пляшет на тяжелых наконечниках их дротиков. Он нанизан на лезвия коротких мечей и длинных кинжалов. Страх — вот главное оружие римской пехоты.
Югурта снова поморщился и почесал голову.
— Это только половина ответа, мой друг. Римский солдат смертен.
— Но убить его тяжело, — возразил Бомилькар.
— Не труднее, чем какого-нибудь другого солдата. Нет, дело здесь в другом — но в чем? Я не понимаю. Государство похоже на хлеб: корочка всегда тверже сердцевины, мякиш должен быть податлив. Но здесь — совсем не то…
— Ты говоришь об их лидерах?
— О лидерах. Об этих самых отцах народа из Сената! Они все сплошь коррумпированы. Они продают и покупают друг друга, как везде в мире, — казалось бы, приходи и бери их голыми руками. Ан нет! Вдруг оказываются они тверже кремня, холоднее льда, изворотливее парфянских сатрапов. Никак их не ухватить. То они рабски пресмыкаются перед тобою, то вдруг со спокойным лицом глядят на тебя как ни в чем не бывало.
— Скорее всего, ты и не сможешь до конца подкупить их. Но не потому, что у них нет цены, — заявил Бомилькар, — а потому, что у тебя нет такого количества денег.
— Я ненавижу их всех, — процедил Югурта сквозь зубы.
— Я тоже. И что с того? Избавиться от них мы не можем.
— Нумидия — моя! — закричал царь. — Они ведь даже не хотят владеть ею. Зачем же они лезут не в свое дело, мешаются под ногами?
— Не спрашивай меня, Югурта, — произнес Бомилькар, разводя руками. — Не спрашивай, ибо я не знаю. Мне известно одно: как бы там ни было, мы сидим здесь как дураки и молим богов о милости.
Царь Нумидии молча согласился с ним и вернулся к своим мыслям.
Шесть лет назад, когда Адхербал убежал скулить в Рим, Югурта знал, что ему делать. И сделал это быстро. В Рим тотчас направилось посольство, нагруженное золотом, серебром, ювелирными побрякушками и всякими художествами. Словом, тем, что превыше всего интересовало римских нобилей. Странные эти люди, не подкупить их ни женщинами, ни мальчиками; только сокровища ценились высоко. Только то, что можно потом перепродать.
Нужные люди, казалось, были удовлетворены. Ситуация вроде бы контролировалась. Но…
Наивысшим счастьем для римлян является любовь ко всяким комиссиям и комитетам. Они обожают
