— Продолжай, — сказал Марий.
— Перед отправлением из Рима я купил двух новых рабов. Они путешествуют со мной, они и сейчас здесь. Один из них — галл из карнутов, которые заправляют всей кельтской религией. У них довольно странная религия: они верят, что деревья живые, имеют души или тени. В общем, что-то в этом роде. Нам это трудно понять. Другой раб — германец из кимбров, захваченный в Норике, когда Карбон потерпел поражение. Я держу их изолированными друг от друга. Ни один не знает о существовании другого.
— Ты узнал что-либо интересное о германцах у своего германского раба? — спросил Марий.
— Нет. Притворяется, что не знает, кто они и откуда. Думаю, что незнание — общая черта тех немногочисленных германцев, которых нам удалось захватить и обратить в рабство. Впрочем, сомневаюсь, чтобы кто-то из римлян, у кого есть рабы-германцы, пытался получить у них информацию. Но сейчас это уже неважно. Да, я купил его, чтобы кое-что у него выведать, но он упрям и туп, как бык. Его даже пытать бесполезно. У меня возникла идея получше. Обычно мы получаем сведения из вторых рук. Для нас это не вполне хорошо.
— Верно, — согласился Марий; теперь он понимал, куда клонит Сулла, но не торопил собеседника.
— Поэтому я решил получить информацию непосредственно от самих германцев. Оба мои раба служили у римлян достаточно долго и выучили латынь, хотя германец говорит на ней из рук вон плохо. Интересную вещь я узнал от моего карнутского галла: в глубине Длинноволосой Галлии вторым языком среди галлов является латынь, а не греческий! Не хочу сказать, что галлы обмениваются мудрыми изречениями на латыни, но благодаря контактам между оседлыми племенами — например, эдуями, — и нами везде непременно найдется галл, который умеет даже читать на латыни. Своей письменности у них нет, потому читают и пишут они по-латыни. Не на греческом, нет. Интересно, не правда ли? Мы-то считали, что греческий — международный язык для всего мира, а теперь оказывается, что где-то в мире уже предпочитают латынь!
— Поскольку я не ученый и не философ, Луций Корнелий, это меня трогает мало, — чуть улыбнулся Марий. — Впрочем, о германцах интересно все.
Сулла поднял руки, будто сдаваясь.
— Ну хорошо, Гай Марий! Почти пять месяцев я изучаю язык карнутов центральной Длинноволосой Галлии и язык кимбров. Мой учитель-галл занимается со мной с большим удовольствием — он более смышлен, чем германец.
Сулла помолчал, поразмыслил над сказанным, и ему это не понравилось.
— Возможно, я напрасно считаю моего германца таким уж тугодумом. Может быть, он испытал потрясение, когда его вырвали из привычного ему окружения, — куда более сильное, чем галл. Он просто живет, стараясь мысленно дистанцироваться от своего нынешнего положения. С другой стороны, он уцелел в сражении, но позволил взять себя в плен — и это после того, как его народ выиграл битву. Нет, возможно, он действительно просто тупой германец.
— Луций Корнелий, мое терпение не безгранично, — сказал Марий, отнюдь не сердясь. — Ты похож на самого ярого последователя Аристотеля.
— Извиняюсь, — молвил Сулла с усмешкой.
Он повернулся и посмотрел прямо в лицо Марию. Свет исчез из его глаз, и легат снова стал самым обыкновенным человеком.
— С моими волосами, кожей и глазами, — быстро заговорил Сулла, — я очень легко сойду за галла. Да, я хочу стать галлом и пойти туда, куда ни один римлянин не осмелится сунуть свой длинный римский нос. Я намерен идти с германцами в Испанию, где определенно имеются кимбры. Теперь я знаю их язык достаточно, чтобы хотя бы понимать, что они говорят. Поэтому я сосредоточусь именно на кимбрах. — Он засмеялся. — Кстати, мои волосы должны быть намного длиннее, чем у танцовщицы. На данный момент, впрочем, этого достаточно. Если меня спросят, почему они такие короткие, скажу, что из-за болезни пришлось обрить голову наголо. К счастью, они растут быстро.
Он замолчал. Марий молчал тоже. Он поставил ногу на бревно, облокотился о колено и подпер подбородок кулаком. Дело в том, что он не мог придумать, что сказать. Уже несколько месяцев Марий беспокоился, что потеряет Луция Корнелия в злачных местах Рима, поскольку кампания обещала быть довольно скучной. А на самом деле все это время Луций Корнелий упорно разрабатывал план, который скучным уж никак не назовешь. Что за план! Что за человек! Улисс был первым известным в истории шпионом. Под видом троянца он пробрался в Илион и собирал там информацию. У Улисса тоже были рыжие волосы. Улисс тоже был высокорожденным. И все же Марий не мог думать о Сулле как о современном Улиссе.
Сулла ни от кого не зависел. Как и его план. В нем не было страха. Это было очевидно. Он подходил к своей чрезвычайной миссии по-деловому и как-то неуязвимо. Другими словами — как истинный римский аристократ. Сулла не сомневался, что все получится хорошо. Сулла знал, что он — лучше всех.
Марий выпрямился, вздохнул, спросил:
— Ты уверен, что справишься с этим, Луций Корнелий? Ты же римлянин с ног до головы! Блестящий, блестящий план! Я восхищен. Но тебе придется позабыть о том, что ты — римлянин, чтобы никто не смог даже заподозрить… Я не уверен, что такое римлянину по плечу. Наша культура оставляет в нас неизгладимые следы. Это как пожизненное клеймо. Тебе придется постоянно притворяться и лгать.
Рыжая бровь поднялась, углы красивого рта опустились:
— О Гай Марий, я всю жизнь прожил, притворяясь.
— Даже теперь?
— Даже теперь.
Они повернули обратно.
— Ты намерен идти один, Луций Корнелий? — осведомился Марий. — А ты не думаешь, что было бы неплохо иметь кого-то для компании? Если ты захочешь срочно послать мне весть, а сам не сможешь уйти — как ты поступишь тогда? Разве товарищ, который мог бы послужить тебе зеркалом, не был бы хорошим подспорьем?
— Я и об этом подумал. Я хотел бы взять с собой Квинта Сертория.
Сначала Марий был будто доволен, но потом нахмурился:
— Он слишком темный. Он никогда не сойдет за галла, не говоря уж о германце.
— Ты прав. Однако он мог бы сойти за грека с примесью кельтиберской крови. — Сулла прочистил горло. — Когда мы уходили из Рима, я нарочно подарил ему раба, кельтибера из племени иллергетов. Я не сказал Квинту Серторию о своих планах, но наказал ему научиться говорить, как кельтибер.
Марий удивленно посмотрел на Суллу:
— Ты хорошо подготовился. Одобряю.
— Значит, я могу взять с собой Квинта Сертория?
— О да. Хотя я все же думаю, что он слишком темный. Не погубит ли это и его, и тебя вместе с ним?
— Нет, все обойдется наилучшим образом. Квинт Серторий очень ценен для меня, и я думаю, что его темная масть может обернуться ценным качеством. Видишь ли, Квинт Серторий умеет обращаться с животными, а такие люди вызывают священный трепет у всех дикарей. Его смуглая кожа вполне сослужит ему добрую службу. Его будут считать заклинателем.
— Умение обращаться с животными? Что ты имеешь в виду?
— Квинт Серторий может подзывать к себе диких животных. Я заметил это в Африке, когда он свистом подозвал леопарда и стал гладить его. Однако всерьез начал я думать над его ролью в этой миссии, когда он приручил орленка, которого вылечил, но не лишил естественного желания оставаться свободным и диким. Так что теперь орленок живет так, как и подобает орленку, и в то же время остается другом Сертория, прилетает к нему, садится на руку, целует его. Солдаты уважают Квинта Сертория. А это отличный знак.
— Я знаю. Орел — символ легионов.
Они стояли, глядя на то место, где шесть серебряных орлов на серебряных древках, украшенных коронами, фалерами и ожерельями, были воткнуты в землю. Перед ними горел огонь в треноге. Часовые стояли по стойке смирно. Жрец в тоге со складками, натянутыми на голову, кинул на угли фимиам и начал
