волосы того человека внизу были уже не такими яркими, и сам он уже не казался таким высоким, и плечи его уже перестали выглядеть такими широкими. У него немного странная шея — слишком длинная и тонкая для настоящего римлянина. Четыре слезинки упали звездочками на крашенные желтым перила. Но — не больше.
«Как и всегда, я была дурой, — подумала Ливия Друза. — Целых четыре года я мечтала о человеке, который оказался потомком раба. Реального раба, а не мифического. А я представляла его себе царем, знатным и храбрым, как Одиссей. Я превратила себя в терпеливую Пенелопу, ожидавшую его. А теперь я узнаю, что он вовсе не знатен. И даже не прилично рожденный! В конце концов, кто был этот Катон Цензор, как не тускуланский крестьянин, которому помог патриций Валерий Флакк? Такая же судьба, как у Гая Мария. Этот человек на террасе внизу — близкий потомок испанского раба и тускуланского крестьянина. Какая я дура! Глупая, глупая идиотка!»
Придя в детскую, она увидела маленькую Сервилию голодную, кричащую, всю в слезах. Ливия села и в течение пятнадцати минут кормила малышку, чье расписание кормлений было нарушено в этот важный для всех день.
— Тебе лучше подыскать для нее кормилицу, — сказала она няне, уходя. — Я хочу несколько месяцев отдохнуть, пока не родится новый ребенок. А когда он появится на свет, немедленно приведешь к нему кормилицу. Кормление грудью, очевидно, не мешает зачатию, иначе я не была бы опять беременна.
Она тихо вошла в столовую, как раз когда подавали главное блюдо, и села как можно незаметнее на стул с высокой спинкой, напротив Цепиона Младшего. Все, казалось, были увлечены едой. Ливия Друза поняла, что тоже голодна.
— С тобой все в порядке? — спросил Цепион Младший чуть встревоженно. — У тебя больной вид.
Удивленная, она посмотрела на него, и впервые за все эти годы он не вызвал в ней отвращения. Да, у него нет огненно-рыжих волос. Да, глаза у него не серые. Он не рослый и широкоплечий. И уж конечно, он никогда не превратится в царя Одиссея. Но он ее муж. Он предан ей. Он отец ее детей. Он — чистокровный римский патриций, как со стороны отца, так и со стороны матери.
Она улыбнулась ему, и на этот раз улыбка затронула ее глаза.
— Думаю, это из-за тяжелого дня, Квинт Сервилий, — мягко отозвалась она. — Сама я чувствую себя лучше, чем когда-либо.
Ободренный результатом суда над Цепионом, Сатурнин повел себя так высокомерно, что потряс Сенат до основания. Почти сейчас же после суда над Цепионом Сатурнин сам выдвинул в Народном собрании обвинение против Гнея Маллия Максима за «потерю своей армии». И с тем же результатом. Маллий Максим, потерявший своих сыновей в битве при Аравсионе, теперь был лишен римского гражданства и всего имущества и отправлен в ссылку — более разбитым, чем жадный до золота Цепион.
Потом, в конце февраля, вышел новый закон Апулея, lex Appuleia de maiestate, по которому суды по делам измены изымались из ведения центурий и превращались в специальный суд с присяжными исключительно из числа всадников. Сенат в таком новом суде вообще не участвовал. И все же во время обязательных дебатов сенаторы не сказали о законопроекте ничего плохого и даже не пытались противиться его превращению в закон.
Суды по делам измены не могли заинтересовать Сенат и народ так сильно, как выборы Великого Понтифика, проходившие в это же самое время. Смерть Луция Цецилия Метелла Далматика пробила настоящую брешь в Коллегии понтификов и образовала не одну, а целых две вакансии. Поскольку эти две должности были заняты одним человеком, появились люди, которые утверждали, что нужны только одни выборы.
— Но, — возразил Скавр, принцепс Сената, дрожащим голосом, дрожащими губами, — это будет возможно лишь в том случае, если человек, выбранный рядовым понтификом, будет также кандидатом на должность Великого Понтифика.
Наконец было решено, что сначала следует избрать Великого Понтифика.
И Скавр, принцепс Сената, и Метелл Нумидийский выдвинули свои кандидатуры на эту должность, как и Катул Цезарь, и Гней Домиций Агенобарб.
— Если выберут меня или Квинта Лутация, тогда потребуется второй тур для выбора рядового понтифика, поскольку мы и так состоим в Коллегии понтификов, — сказал Скавр уже уверенным голосом.
Новый закон оговаривал, что жребием назначаются семнадцать из тридцати пяти триб, и только они принимают участие в голосовании. Жребии определили голосующие трибы. Все это было проделано с хорошим настроением, с ожиданием лучшего, в обстановке полной терпимости. Никакого насилия на Форуме в тот день! Многие, не только Скавр, радостно посмеивались. Ничто так не взывало к чувству юмора римлян, как остроумная перебранка самых благородных граждан.
Естественно, Гней Домиций Агенобарб был героем дня. Никто не был особенно удивлен, когда Гней Домиций Агенобарб был выбран Великим Понтификом. Тем самым вторые выборы автоматически сделались ненужными. Торжествующий, среди радостных криков и летающих цветочных гирлянд, Гней Домиций Агенобарб идеально отомстил тем, кто отдал жречество его умершего отца молодому Марку Ливию Друзу.
Скавр просто катался от смеха, когда огласили результаты выборов. К большому неудовольствию Метелла Нумидийского, который не видел в этом ничего смешного.
— Право, Марк Эмилий, ты невыносим! Это же безобразие! — проблеял он. — Эта злобная, раздражительная пиписка — и Великий Понтифик? После моего дорогого брата Далматика? Его предпочли мне! И тебе! — Он стукнул кулаком по носу корабля вольсков, который дал ростре свое имя. — Если и наступит когда-нибудь время, когда я начну презирать римлян, то это будет тот день, когда их извращенное чувство юмора полностью одержит верх над здравым смыслом! Я еще могу простить им, что так легко был принят закон Сатурнина, но только не это! По крайней мере, в законе Сатурнина отражены глубоко укоренившиеся убеждения народа. Но этот фарс! Обыкновенная безответственность! Я хочу в ссылку, к Квинту Сервилию. До такой степени мне стыдно.
Но чем больше ярился Метелл Нумидийский, тем больше веселился Скавр. Наконец, схватившись за бока и глядя на Метелла сквозь выступившие от смеха слезы, он с трудом вымолвил:
— О, перестань вести себя, как старая весталка при виде пары волосатых яиц и торчащего члена! Это же весело! И мы заслуживаем всего, что он нам всыпал!
И он опять расхохотался. Издав звук, похожий на писк придавленного котенка, Метелл Нумидийский зашагал прочь.
В сентябре Публий Рутилий Руф получил одно из редких писем Гая Мария:
Знаю, что должен писать чаще, дружище, но дело в том, что я неудобный корреспондент. Теперь твои письма — как кусок пробкового дерева, брошенного утопающему. В них весь ты — никаких выкрутасов, ничего лишнего, никакого формализма. Вот тебе! Мне даже удалось блеснуть стилем, но какой ценой — ты не поверишь.
Несомненно, ты посещал Сенат и претерпевал все причитания нашего Свинки по поводу стоимости содержания армии неимущих, которая второй год бездельничает по ту сторону Альп? И еще насчет того, что я собираюсь в четвертый раз стать консулом? Но я должен это сделать. Иначе потеряю все, чего хочу добиться. Потому что следующий год, Публий Рутилий, будет годом германцев. Я чувствую это нутром. Да, признаю, у меня еще нет реальной основы для подобного утверждения, но когда Луций Корнелий и Квинт Серторий вернутся, я уверен, они скажут именно это. С тех пор как они приходили в прошлом году и приводили Копиллу, я ничего о них не слышал. И хоть я и рад, что моим двум народным трибунам удалось осудить Квинта Сервилия Цепиона, мне все еще жаль, что я не смог сделать этого сам, предъявив Копиллу как свидетеля. Ну да ладно. Квинт Сервилий получил по заслугам. Жаль, однако, что Рим никогда не увидит золота Толозы. Этими деньгами можно было бы оплатить много армий из неимущих.
Жизнь проходит здесь, как обычно. Теперь Домициева дорога совсем новенькая от Немауза до
