тобой надо работать над законопроектом о судах по делам измены. Мы не можем позволить себе пропустить что-нибудь важное.
Работа Сатурнина и Главции над законом о судах по делам измены была тщательно спланирована и скоординирована, как большая военная кампания. Они намеревались изъять такие суды из компетенции центурий и избавиться от вечных тупиков и каменных стен, в которые приходилось упираться каждый раз. Они хотели также вывести суды по делам о вымогательстве и взяткам из-под контроля Сената, заменив сенаторских присяжных присяжными, состоящими целиком из всадников.
— Во-первых, нам нужно, чтобы Норбан выдвинул в Народном собрании какое-нибудь обвинение против Цепиона. Но в обвинении не должно звучать слова «измена». Мы можем привлечь его хоть сейчас, народ и так уж возмущен Цепионом, — сказал Сатурнин.
— До сих пор в Народном собрании такого не случалось, — с сомнением протянул Главция. — Наш вспыльчивый друг Агенобарб попробовал было, когда обвинял Силана в том, что тот незаконно вызвал войну с германцами. Измена там не упоминалась! Но Народное собрание все-таки отказалось от дела. Проблема в том, что никому не нравятся суды по делу об измене.
— Ну а мы будем над этим работать, — заявил Сатурнин. — Чтобы центурии вынесли обвинительный приговор, обвиняемый должен встать и сам сказать, что он намеренно попустительствовал нанесению вреда стране. И не найдется такого дурака, который так скажет. Гай Марий прав. Мы должны подрезать крылышки политикам, показав им, что они вовсе не стоят ни над моралью, ни над законом. Мы можем осуществить это, только в другом учреждении, не в Сенате.
— А почему нельзя сразу принять твой новый закон об измене, а потом уже специальным судом судить Цепиона? — спросил Главция. — Да, да, я знаю, сенаторы завизжат, как пойманные свиньи. Они всегда так реагируют.
Сатурнин скривился:
— Ведь мы хотим жить, не так ли? Даже если у нас впереди еще три года, это уже лучше, чем умереть послезавтра.
— Опять ты с этими тремя годами!
— Послушай, если мы сможем обвинить Цепиона в Народном собрании, Сенат поймет наш намек. Сенат поймет, что народ сыт сенаторами, укрывающими своих коллег от справедливого возмездия. Не существует одного закона для сенаторов, а другого — для всех остальных. Пора народу проснуться! И я — тот, кто нанесет удар по спящему и пробудит его. Со времени образования Республики Сенат дурачит народ, чтобы простые люди поверили, будто сенаторы — лучшая порода римлян, будто этой породе разрешено делать и говорить все, что им вздумается. Голосуйте за Луция Блохастика, его род дал Риму первого консула! И какое имеет значение, что этот Луций — своекорыстный, алчный, некомпетентный? Нет! Луций Блохастик имеет родовое имя, он продолжает родовую традицию службы Риму в общественной сфере. Братья Гракхи были правы. Отними суды от когорты Луция Блохастика и передай их всадникам!
Главция глубокомысленно сказал:
— Вот о чем я подумал, Луций Апулей. Народ-то, по крайней мере, ответственный и образованный. Столп римской традиции. Но что, если однажды кто-то начнет говорить о неимущей черни так, как ты говоришь сейчас о народе?
Сатурнин засмеялся:
— Пока животы простолюдинов набиты и эдилы устраивают красивые зрелища и игры, неимущие будут счастливы. Чтобы заставить голодранцев соображать что-то в политике, надо Римский Форум превратить в Большой цирк!
— Этой зимой их животы не будут набиты так, как следовало бы, — заметил Главция.
— Будут, и все благодаря нашему уважаемому лидеру Палаты Марку Эмилию Скавру лично. Ты знаешь, меня нисколько не огорчает, что мы никогда не сможем сделать нашими единомышленниками Метелла Нумидийского или Катула Цезаря, но я не могу не сожалеть о том, что никогда не перетяну на свою сторону Скавра, — признался Сатурнин.
Главция удивленно посмотрел на него:
— И ты не держишь на Скавра зла за то, что он выкинул тебя из Сената?
— Нет. Он поступил так, как считал правильным. Но придет день, Гай Сервилий, я найду настоящих преступников, и тогда они пожалеют, что их не постигла судьба царя Фив Эдипа! — в ярости сказал Сатурнин.
В начале января народный трибун Гай Норбан предъявил обвинение Квинту Сервилию Цепиону в Народном собрании. Обвинение было сформулировано как «потеря армии».
С самого начала страсти разбушевались, поскольку весь народ был заранее настроен против исключительности сенаторов. Сенат был представлен всеми своими плебеями, чтобы сражаться за Цепиона. Задолго до того, как трибы были созваны для голосования, начались драки, и пролилась первая кровь. Народные трибуны Тит Дидий и Луций Аврелий хотели наложить вето на всю процедуру, но их стащила с ростры разъяренная толпа. В воздухе летали камни, палками ломали ребра и ноги. Дидия и Луция Котту на руках вынесли из комиций, и толпа буквально вывела их в Аргилет и держала там. Покрытые синяками, они пытались выкрикивать свое вето через море сердитых голосов, но их снова и снова заглушала толпа.
Исход дела против Цепиона и Сената решил слух о золоте Толозы, в этом сомнения не было. От неимущих граждан до римлян первого класса — весь город проклинал вора Цепиона, предателя Цепиона, карьериста Цепиона. Даже женщины, которые прежде никогда не проявляли интереса к событиям на Форуме или в Собрании, пришли посмотреть на этого Цепиона, преступника невиданного масштаба. Были споры о том, какой высоты была бы гора из золотых слитков, какие они тяжелые и как много их. Ненависть ощущалась повсюду, ибо никому не нравится человек, удирающий с общественными деньгами. Особенно когда этих денег так много.
Решив продолжать судебное разбирательство, Норбан не обращал внимания на шум и крики, доносившиеся снаружи, когда завсегдатаи Собрания сталкивались с толпой, единственной целью которой было увидеть и обвинить Цепиона, стоявшего на ростре в окружении ликторов, которые скорее защищали его, нежели держали под стражей. Сенаторы, чей патрицианский статус не позволял им участвовать в заседании Народного собрания, стояли на ступенях курии, оскорбляя Норбана, пока толпа не начала забрасывать их камнями. Скавр упал без сознания, из раны на голове потекла кровь. Но это не остановило Норбана, который даже не сделал паузы, чтобы выяснить, умер принцепс Сената или просто лежит без чувств.
Голосование прошло очень быстро. Первые восемнадцать из тридцати пяти триб прокляли Квинта Сервилия Цепиона, а это означало, что остальные трибы могут даже не голосовать. Ободренный этим беспрецедентным показателем степени ненависти к Цепиону, Норбан попросил Народное собрание голосованием вынести специальный приговор. Приговор настолько суровый, что сенаторы взвыли. Но все было напрасно. И снова восемнадцать первых триб проголосовали за ужасное наказание Цепиону. Он лишался прав римского гражданства, ему запретили приближаться к Риму ближе чем на восемьсот миль, он должен был заплатить штраф в пятнадцать тысяч талантов золотом. До отъезда в ссылку ему предстояло находиться под охраной в тюрьме Лаутумии, без права разговаривать с кем-нибудь, даже с членами своей семьи.
Сопровождаемый победными криками толпы — всех особенно радовало, что у осужденного не будет случая увидеться со своими банкирами и тем самым утаить свое личное состояние, — Квинт Сервилий Цепион, экс-гражданин Рима, под охраной ликторов прошел короткое расстояние от колодца комиций до полуразрушенных камер Лаутумии.
Вполне удовлетворенная финальными событиями этого волнующего и необычного дня, толпа разошлась по домам, предоставив Римский Форум нескольким сенаторам.
Десять народных трибунов стояли отдельными группами. Луций Котта, Тит Дидий, Марк Бебий и Луций Антистий Регин с унылым видом топтались вместе. Четверо «средних» трибунов беспомощно поглядывали то налево, то направо. И только ликующие Гай Норбан и Луций Апулей Сатурнин, громко смеясь, что-то говорили Гаю Сервилию Главции, пришедшему их поздравить. В пылу схватки все десять трибунов поскидывали тоги.
Марк Эмилий Скавр сидел, прислонившись спиной к цоколю статуи Сципиона Африканского, а Метелл
