Марию.
Тщательно спланировав все и произнеся великолепную речь, Сатурнин вынес на обсуждение ager Africanus insularum — закон о распределении африканских земель, зарезервированных за государством Луцием Марцием Филиппом в позапрошлом году. Теперь эти земли предлагалось разделить среди неимущих солдат армии Гая Мария по окончании их службы в легионах — по сто югеров на человека. О, как же он радовался этому! Рев одобрения народа, рев разгневанного Сената. Этот кулак, поднятый Луцием Коттой, сильная и искренняя речь Гая Норбана в поддержку закона! О!
— Я никогда не думал, что так интересно быть народным трибуном, — сказал он после того, как собрание было распущено, и они с Главцией обедали в доме Главции.
— Да, ты заставил этих политиков в Сенате защищаться, — сказал Главция, усмехнувшись при воспоминании о случившемся. — Я думал, у Метелла Нумидийского случится кровоизлияние.
— Жаль, что не случилось. — Сатурнин откинулся на обеденном ложе, удовлетворенно вздохнув. Он стал рассматривать узоры, которые чадный дым от ламп и жаровен вывел на потолке, остро нуждавшемся в побелке. — Странные они какие-то, правда? Стоит только произнести «аграрный законопроект» — и они уже готовы к борьбе, вопят о братьях Гракхах, приходят в ужас от одной лишь мысли бесплатно отдать что-то людям, не способным что-то приобрести. Даже неимущие против того, чтобы что-то отдавать даром!
— Да, довольно новая концепция для всех благомыслящих римлян, — согласился Главция.
— Оправившись от первого шока, они завопили об огромных размерах участков. «Это же в десять раз больше участков в Кампании!» — стонали политики. Можно подумать, они не знают, что остров в африканском Малом Сырте в десять раз менее плодороден самого худшего участка в Кампании, и осадков там в десять раз меньше, — продолжал Сатурнин.
— Да, но на самом деле спор был о тысячах новых клиентов Гая Мария, не так ли? — спросил Главция. — Вот где главная мозоль. Каждый ушедший в отставку ветеран из армии неимущих — это потенциальный клиент своего полководца. Особенно когда этот полководец заботится о том, чтобы в старости его солдат получил клочок земли. Ветеран признателен Марию! Ветеран не видит, что истинный его благодетель — это государство, поскольку государство должно найти землю. Нет, солдат благодарит своего военачальника. Он благодарит Гая Мария. Вот против чего борются политики.
— Согласен. Но это не ответ, Гай Сервилий. Ответ — это принятие общего закона, действующего на все времена, для всех армий из неимущих. Десять югеров хорошей земли каждому человеку, кто заканчивает службу в легионах. Скажем, пятнадцать лет? Даже двадцать? Независимо от того, под началом скольких полководцев он будет служить, в скольких кампаниях он будет участвовать.
Главция засмеялся, искренне забавляясь.
— Это слишком хорошо звучит, Луций Апулей! И подумай о всадниках, которых такой закон сильно охладит. Они же будут меньше земли сдавать в аренду, не говоря уже о сенаторах-землевладельцах!
— Если бы эта земля была в Италии, я понял бы это, — сказал Сатурнин. — Но острова у побережья Африки? Что толку в этих землях для собак, стерегущих свои дочиста обглоданные кости? По сравнению с миллионами югеров, которые Гай Марий раздал от имени Рима вдоль Уба, Челифа и вокруг Тритонского озера — и все тем же людям, которые сейчас орут! — это же просто курам на смех!
Главция завращал своими серо-зелеными глазами под длинными ресницами. Лежа на спине, он замахал руками, как выброшенная на берег черепаха — плавниками. И опять засмеялся:
— Тем не менее мне очень понравилась речь Скавра. Он умница. Все остальные почти ничего не значат, кроме того, что имеют влияние. — Он поднял голову и посмотрел на Сатурнина. — Ты готов к завтрашнему дню в Сенате?
— Думаю, да, — весело ответил Сатурнин. — Луций Апулей возвращается в Сенат! И на этот раз они не смогут вышвырнуть меня до окончания моего срока! Чтобы сделать это, понадобится согласие тридцати пяти триб, а они не согласятся. Нравится это политикам или нет, я влетел в их священные двери, как оса, и такой же злой.
Он вошел в Сенат, как хозяин, мимоходом быстро поклонился Скавру, принцепсу Сената, помахал правой рукой обеим сторонам Палаты, почти заполненной, — явный признак того, что предстоит борьба. Результат, решил он, не имел большого значения, ибо арена, на которой будет разыгрываться реальный конфликт, находилась за пределами курии. Она — там, в колодце комиций. Это будет день оправдания. Опозоренный квестор по закупке зерна, превращенный в народного трибуна, — действительно, вот уж горький сюрприз для политиков.
В общении с почтенными сенаторами Сатурнин взял новый курс, который полностью продемонстрирует потом в Народном собрании. А сейчас это будет пробный прогон.
— Сфера влияния Рима уже очень давно не ограничивается Италией, — начал Сатурнин. — Все мы знаем, какие неприятности доставил Риму царь Югурта. Все мы навсегда благодарны глубокочтимому старшему консулу Гаю Марию за блестящее и полное окончание войны в Африке. Но как мы можем сегодня гарантировать будущим поколениям римлян, что наши провинции останутся мирными и они смогут наслаждаться их плодами? У нас сложилась определенная традиция относительно обычаев неримлян, хотя они и живут в наших провинциях. Неримляне могут соблюдать свои религиозные ритуалы, свои торговые обычаи, политическую практику. Но только в том случае, если эти занятия не мешают Риму, не угрожают ему. Один из наименее желательных побочных эффектов нашей традиции невмешательства — это незнание. За пределами Италийской Галлии и Сицилии ни одна из наших провинций не знает о Риме и римлянах достаточно, чтобы сотрудничать с нами, а не сопротивляться. Если бы народ Нумидии знал о нас больше, Югурте никогда не удалось бы убедить их последовать за ним. Если бы народ Мавретании знал о нас больше, Югурте никогда не удалось бы убедить царя Бокха последовать за ним.
Сатурнин прочистил горло. Пока Палата воспринимала его речь хорошо. Но он еще не дошел до заключительной части. Теперь он приступил к ней.
— И это подводит меня к землям африканских островов. Стратегически эти острова почти ничего не значат. По размерам они средние. Никто из нас здесь, в этой Палате, не захочет их. Там нет золота, нет серебра, нет железа, нет экзотических специй. И не так уж они плодородны по сравнению с замечательными посевными землями по реке Баграда, где совсем немногие из нас имеют собственность. Так почему не отдать их неимущим солдатам Гая Мария после окончания их службы? Неужели мы действительно хотим, чтобы почти сорок тысяч ветеранов-неимущих превратились в завсегдатаев таверн и болтались по улицам Рима? Без работы, без цели, без денег, после того как они потратят ту небольшую долю трофеев, которая им достанется? Разве не лучше для них — и для Рима! — если мы поселим их на землях африканских островов? Ибо, почтенные сенаторы, для них после отставки остается еще одна работа, которую они смогут выполнить. Они должны принести Рим и римские традиции в африканскую провинцию! Наш язык, наши обычаи, наших богов, наш образ жизни! Через этих храбрых и энергичных римских солдат-эмигрантов жители африканской провинции лучше поймут Рим, ибо они, эти храбрые и энергичные солдаты- эмигранты, — не богаче, не умнее, не привилегированнее, чем многие из тех местных, с которыми они будут общаться каждый день. Некоторые женятся на местных девушках, и все побратаются. И в результате — меньше войн, больше мира.
Все это было сказано убедительно, разумно, без многозначительных пауз и пышных жестов азиатской риторики. Перейдя к заключительной части своей речи, Сатурнин начал верить, что он заставит этих упрямцев увидеть будущее Рима глазами Гая Мария.
А когда он шел к своему концу скамьи трибунов, то не почувствовал в наступившей тишине ничего, что говорило бы о противостоянии. Но потом он понял, в чем дело. Они ждали. Ждали, когда кто-нибудь из политиков подскажет, как надо реагировать.
— Можно мне? — спросил Луций Цецилий Далматик, Великий Понтифик, председательствующего магистрата, младшего консула Гая Флавия Фимбрию.
— Тебе слово, Луций Цецилий, — разрешил Фимбрия.
И он взял слово. Его гнев, хорошо скрываемый до этого момента, прорвался, как вспыхнувшее сухое дерево.
— Рим — единственный! — прогремел он так оглушительно, что некоторые даже вскочили с мест. — Как смеет римлянин, которому оказана честь быть членом этой Палаты, предлагать программу, нацеленную на превращение остального мира в имитацию римлян?
