неряшливой, умственно отсталой, непоследовательной и — противной. Она хотя бы усвоила по его предыдущим возвращениям, что не следует кидаться ему на шею в присутствии слуг. Но, подумал он с горечью в первый же день своего возвращения, за ужином, то, что она избавила его от этой пытки, было результатом присутствия в доме Марсии, а не желания Юлиллы доставить мужу приятное.
Марсия — прямая как палка, строгая, нелюбящая, непрощающая. Старость не красила ее, а после стольких лет счастья быть женой Гая Юлия Цезаря вдовство легло на нее тяжелым бременем. Сулла, кроме того, подозревал, что ей ненавистно было считаться матерью такой дочери, как Юлилла.
С другой стороны, у Суллы не имелось резона отказываться от жены. Юлилла была не из тех матрон, что вступают в связь без разбору — даже с людьми низшего класса. Да и с мужчинами своего круга она не водилась. Верность оказалась, наверное, единственным ее достоинством. К сожалению, пристрастие Юлиллы к спиртному не достигло еще того уровня, когда все в Риме сочли бы ее алкоголичкой. Марсия прилагала максимум усилий для того, чтобы скрыть это. Следовательно, развод (даже при согласии Суллы пройти через подобную мерзость) был невозможен.
И все же жить с Юлиллой стало для него неприемлемо. Ее физические претензии в постели были настолько неистовы и грубы, что он не мог испытывать каких-либо эмоций, кроме сильного смятения. Стоило ему лишь взглянуть на Юлиллу, как каждая клеточка его тела, способная возбудиться, сжималась, свертывалась в клубок, словно змея. У него не возникало желания даже дотронуться до нее, и он не хотел, чтобы и она дотрагивалась до него.
Женщина легко может симулировать сексуальное желание, но мужчина не в состоянии имитировать ни желания, ни тем более удовольствия. Если по природе мужчины более правдивы, чем женщины, думал Сулла, так это потому, что у них между ног есть такой поборник истины, который в вопросе секса никогда не обманет. И это каким-то образом окрашивает все аспекты жизни мужчины. Если и существует рациональная причина возникновения тяги мужчины к мужчине, так это потому, что тут в истинности желаний партнера сомневаться не приходится.
Эти мысли были не в пользу Юлиллы, которая понятия не имела, о чем думает ее муж. Две ночи подряд Сулла отвергал ее. Его терпение истощалось, его отговорки становились все небрежнее. А на третье утро Юлилла поднялась даже раньше Суллы, чтобы обильно позавтракать вином, и была поймана на месте матерью.
В результате разразился скандал — такой ожесточенный и язвительный, что дети заплакали, рабы разбежались, а Сулла заперся в кабинете, проклиная всех женщин на свете. Из того, что ему удалось разобрать из их воплей, он понял: предмет ссоры не нов, и ссора эта — не первая. «Дети совсем заброшены! — кричала Марсия, да так громко, что ее слышно было у храма Великой Матери. — Что ты за мать, если не обращаешь на них внимания!» Юлилла в ответ визжала так, что слышно было аж в Большом цирке: «Ты украла любовь моих детей, так что же теперь ждешь?»
Эта битва длилась дольше любой словесной перепалки — еще один знак, решил Сулла, что тема и аргументация тщательно разработаны в многочисленных предшествующих стычках. Казалось, обе повторяют текст, заранее выученный наизусть. Ссора завершилась в атрии, как раз у дверей кабинета Суллы. Марсия сообщила Юлилле, что берет детей и няню на прогулку, гулять они будут долго, она не знает, когда они вернутся, но Юлилле к их возвращению лучше быть трезвой.
Заткнув уши, чтобы не слышать рыданий детей, которые умоляли маму и бабушку помириться, Сулла постарался направить свои мысли в другое русло. Какие хорошие у него дети! После такой долгой разлуки он очень рад был снова их увидеть. Корнелии Сулле шел уже шестой год, а маленькому Луцию Сулле было четыре. Еще малыши, но все же достаточно большие, чтобы страдать. Он слишком хорошо знал это по собственному детству, схороненному в глубине души.
Если и находилось какое-то оправдание тому, что Сулла покинул своих германских близнецов, так это то обстоятельство, что они еще были младенцами, еще даже головок не держали, лишь пускали пузыри. Расстаться с римскими детьми будет куда труднее, потому что они уже были людьми. Он испытывал к ним сильную жалость. И любил он их сильно. Это было совсем другое чувство, не такое, как он испытывал к мужчине или к женщине. Бескорыстное и чистое, неиспорченное и всепоглощающее.
Дверь кабинета распахнулась. Юлилла ворвалась в комнату как вихрь, со сжатыми кулаками, с лицом, побагровевшим от злости. И от вина.
— Ты слышал это? — закричала она.
Сулла отложил перо.
— Как я мог не слышать? Весь Палатин в курсе, — устало ответил он.
— Старая дура! От этой высохшей мумии только одни неприятности! Как она смеет упрекать меня, что мои дети заброшены?
«Что же мне делать? — спрашивал себя Сулла. — Почему я терплю ее? Почему бы мне не достать ту маленькую коробочку пизанского литья с белым порошком и не сыпать ей в вино, пока у нее не выпадут все зубы, пока язык не свернется в кольцо, а груди не распухнут и не лопнут? Почему бы не поискать симпатичный дуб, не набрать под ним безобидных на вид грибов и не скормить ей, пока из всех пор ее тела не начнет сочиться кровь? Почему бы мне не подарить ей поцелуя, которого она так жаждет, и не сломать ее тощую, противную шею? Скольких людей убил я мечом, кинжалом, стрелой, ядом, камнем, топором, палкой, ремнем, руками! Что в ней такого, чего бы не было в других?»
Конечно, он сразу нашел ответ. Юлилла дала ему его мечту. Юлилла дала ему удачу. И еще — она была римской патрицианкой, одной с ним крови. Скорее он убьет Герману.
Ну что ж, словами ее не убьешь, эту жилистую римскую матрону, поэтому говорить-то он мог:
— Ты действительно пренебрегаешь детьми. Поэтому я пригласил твою мать пожить здесь.
Она театрально ахнула, поперхнулась, схватилась руками за горло:
— О-о-о! Как ты смеешь? Я никогда не пренебрегала детьми, никогда!
— Чушь. Ты нисколько не заботилась о них, — повторил он так же устало, терпеливо. Казалось, едва лишь перешагнув порог дома, он тотчас взял за правило говорить с ней таким тоном. — Единственное, что тебя заботит, — это кувшин с вином.
— Кто может меня упрекнуть? — спросила она, опустив руки. — Кто может с чистой совестью упрекнуть меня? Я вышла замуж за человека, который меня не хочет, который не может даже возбудиться в одной постели со мной, хотя я стараюсь до ломоты в челюстях!
— Если мы собираемся вдаваться в подробности, тогда закрой дверь, пожалуйста.
— Зачем? Чтобы наши драгоценные слуги не услышали? Какой же ты грязный лицемер, Сулла! И кому надо стыдиться, тебе или мне? Почему тебе — никогда? Твоя репутация любовника широко известна в этом городе, поэтому я не могу назвать тебя импотентом. К несчастью! Это только меня ты не хочешь! Меня! Твою собственную жену! А я даже никогда не взглянула на другого мужчину — и какая же благодарность мне за это? Тебя не было два года! Ты холоден, как лед, когда я готова взорваться! — Из огромных впалых желтых глаз хлынули слезы. — Что я такого сделала? Почему ты даже не хочешь меня? О Сулла, посмотри на меня с любовью, дотронься до меня любящими руками, и до конца моей жизни я больше не возьму в рот ни капли вина! Неужто можно любить так, как люблю я, и в ответ не получить даже искорки чувства?
— Возможно, в этом-то и заключается проблема, — сказал он отвлеченно. — Мне не нравится, когда меня любят слишком сильно. Это неправильно. В принципе, это даже вредно для здоровья.
— Тогда скажи, как мне перестать любить тебя! — воскликнула Юлилла сквозь слезы. — Потому что я этого не знаю! Неужели ты думаешь, что я не старалась разлюбить тебя? Если бы только я смогла!.. Я молюсь, чтобы разлюбить тебя! Я жажду разлюбить! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!
Сулла вздохнул:
— Может быть, пора наконец повзрослеть. Ты до сих пор выглядишь и поступаешь, как подросток. И умом, и телом ты еще шестнадцатилетняя. Но ведь это не так, Юлилла. Тебе уже двадцать четыре. У тебя двое детей.
— Может быть, в шестнадцать лет я последний раз была счастлива, — сказала она, ладонями размазывая слезы.
— Если ты не была счастлива с шестнадцати лет, вряд ли в этом надо винить меня, — заметил Сулла.
— Ты ведь никогда ни в чем не виноват, да?
— Истинная правда, — ответил он высокомерно.
