вызывает сомнения. Мы перехитрили арпинскую лису!
Уверенный в том, что теперь Палата на его стороне, Марий вернулся к своему возвышению, взошел на него и выпрямился перед курульным креслом из резной слоновой кости, чтобы перейти к заключительной части речи.
— Я первый дам клятву. И если я, Гай Марий, ваш старший консул, готов поклясться, почему этого не могут сделать остальные? Я переговорил со жрецами, и храм Семо Санка готов принять нас. Это недалеко отсюда. Ну, кто присоединится ко мне?
Пронесся вздох, донеслись еле слышный шепот, шарканье обуви по полу. Заднескамеечники стали медленно подниматься.
— Один вопрос, Гай Марий, — остановил их Скавр.
Палата вновь замерла. Марий кивнул.
— Я хотел бы услышать твое личное мнение, Гай Марий. Не официальное — личное.
— Если для тебя имеет значение мое личное мнение, Марк Эмилий, тогда, конечно, ты можешь его узнать, — сказал Марий. — Мнение о чем?
— Что лично ты думаешь, — спросил Скавр голосом, слышным во всех уголках курии, — о втором аграрном законе Апулея? Является ли он действительным в свете того, что происходило при его принятии?
Тишина. Полная тишина. Все затаили дыхание. Задохнулся и Гай Марий, который слишком увлекся, не думая, что излишняя уверенность может загнать его в тупик.
— Ты хочешь, чтобы я повторил свой вопрос, Гай Марий? — ласково осведомился Скавр.
Марий облизал пересохшие губы. Куда идти? Что делать? «Вот ты и оступился, Гай Марий. Провалился в ловушку, из которой тебе не выбраться. Почему я не подумал, что мне обязательно зададут этот вопрос, и задаст его единственный умный человек среди них всех? Неужели мой собственный ум настолько меня ослепил? А ведь вопрос был неизбежен! И я даже не подумал об этом. Ни разу — за эти долгие три дня. Да, выбора нет. Скавр ухватил меня за самое уязвимое место. Давай, Гай Марий, пляши! Он свалил меня, — думал Марий смятенно, — потому что у меня нет выбора. Теперь я должен встать и сказать Палате, что лично я считаю закон несостоятельным. Иначе никто не поклянется. Я же дал им понять, что закон вызывает сомнения! Более того, я дал им понять, что сомнение позволяет взять клятву обратно. Если я отрекусь от собственных слов, то потеряю доверие сенаторов. А если скажу, что лично я считаю закон несостоятельным, то потеряю самого себя».
Он взглянул на скамью трибунов, увидел Луция Апулея Сатурнина — сидит, подавшись вперед, руки сжаты, лицо непроницаемо, зубы обнажены.
«И этого человека потеряю — человека, который для меня так важен, — если скажу, что закон несостоятелен. И величайшего законодателя, какого когда-либо видел Рим, — Главцию — его я потеряю тоже… Вместе мы смогли бы привести в порядок всю Италию, как бы ни пакостили политики. Но если я скажу, что их закон несостоятелен, я потеряю их навсегда. И все же — и все же — я должен это сказать. Потому что в противном случае эти хрены не дадут клятвы и мои солдаты не получат землю. Вот о чем я должен думать. Земля для моих людей. Я погиб. Ибо я проиграл».
Когда ножка кресла под Главцием заскрипела по мраморной плите, половина сенаторов вскочили. Главция посмотрел на свои ногти, сжал губы. Его лицо было лишено всякого выражения. Минута проходила за минутой, а тишина не прерывалась.
— Думаю, мне лучше повторить свой вопрос, Гай Марий, — бесстрашно заговорил в полном молчании Скавр. — Каково твое личное мнение? Действителен этот закон или недействителен?
— Я считаю… — Марий замолчал, нахмурился. — Лично я считаю, что закон, вероятно, недействителен.
Скавр хлопнул себя по коленям.
— Благодарю тебя, Гай Марий! — Он поднялся, радостно оглядел задние ряды, потом перевел взгляд на тех, кто сидел напротив него. — Итак, досточтимые сенаторы, если даже такой человек, как наш собственный непобедимый герой Гай Марий, считает закон Апулея недействительным, тогда я буду счастлив принести клятву! — И он отвесил поклон Сатурнину и Главции. — Идемте, коллеги сенаторы! Как принцепс Сената, я предлагаю всем поторопиться в храм Семо Санка!
— Остановитесь!
Все замерли. Метелл Нумидийский хлопнул в ладони. С самого верхнего ряда спускался его слуга, держа в обеих руках по большому мешку — такому тяжелому, что бедняга сгибался под их тяжестью и вынужден был волочь их по широким ступеням. Мешки звенели, со стуком переваливаясь с одной ступени на другую. Когда оба они оказались у ног Метелла Нумидийского, слуга вернулся наверх и снова спустился вниз еще с двумя мешками. Несколько сенаторов-заднескамеечников посмотрели, сколько еще мешков стояло у стены, после чего дали знак своим слугам помочь. Дело пошло быстрее, и вскоре все сорок мешков были сложены у кресла Метелла Нумидийского. И только тогда он поднялся.
— Я не дам клятвы. Я отказываюсь — пусть старший консул хоть тысячу тысяч раз уверяет, что закон недействителен! Я плачу свой штраф в двадцать талантов серебра и объявляю, что завтра на рассвете я уезжаю в ссылку.
Что тут началось!
— Тихо! Соблюдайте порядок! — кричал Скавр, кричал Марий.
Когда наконец все стихло, Метелл Нумидийский оглянулся и через плечо сказал кому-то:
— Квестор казначейства, пожалуйста, подойди сюда.
Сверху спустился видный молодой человек с каштановыми волосами и карими глазами. Его белая тога мерцала, каждая складка была идеальна. Это был Квинт Цецилий Метелл Поросенок.
— Квестор казначейства, я передаю тебе эти двадцать талантов серебра в уплату штрафа, наложенного на меня за отказ поклясться соблюдать второй аграрный закон Апулея, — молвил Метелл Нумидийский. — Однако пока Палата еще вся в сборе, я требую, чтобы деньги были пересчитаны. Пусть почтенные сенаторы убедятся, что сумма верна до последнего денария.
— Мы верим твоему слову, Квинт Цецилий, — сказал Марий, улыбаясь невесело.
— Я настаиваю! Никто не двинется с места, пока не будет сосчитана последняя монета. — Он кашлянул. — Я думаю, общая сумма составляет сто тридцать пять тысяч денариев.
Все со вздохом сели. Двое служащих Палаты принесли стол и поставили около Метелла Нумидийского. Сам Метелл Нумидийский, придерживая тогу левой рукой, правую положил на стол. Служащие открыли один из мешков и высыпали монеты на стол. Молодой Метелл приказал держать пустой мешок открытым, а сам принялся считать монеты, сбрасывая их по одной в правую ладонь под столешницей. Когда ладонь наполнилась, он опустил монеты в мешок.
— Подожди! — сказал Метелл Нумидийский.
Метелл Поросенок остановился.
— Считай громко, квестор казначейства.
Все ахнули, потом вздохнули, потом раздался всеобщий стон. Метелл Поросенок вернул сосчитанные монеты на стол и стал считать снова:
— Р-р-раз, д-д-два, т-т-три…
Когда солнце зашло, Гай Марий поднялся:
— День закончился, почтенные сенаторы, но дело наше не окончено. После захода солнца официальные заседания в Палате не проводятся. Поэтому я предлагаю теперь же направиться в храм Семо Санка и дать наши клятвы. Это надо сделать до полуночи. Иначе мы нарушим прямой наказ народа.
Он посмотрел туда, где стоял Метелл Нумидийский, а его сын все еще считал деньги. До финала было еще очень далеко, хотя Поросенок заикался уже меньше — перестал волноваться.
— Марк Эмилий Скавр, принцепс Сената, твой долг остаться здесь и наблюдать за окончанием этой длительной процедуры. Я надеюсь, что ты это выполнишь. Я разрешаю тебе принести твою клятву завтра. Или послезавтра, если пересчет денег займет завтра весь день. — В уголках губ Мария пряталась улыбка.
Но Скавр — он не улыбнулся, нет. Откинув голову назад, он громко расхохотался.
Поздней весной Сулла вернулся из Италийской Галлии и сразу же, только приняв ванну и
