— Не говори так, прыщ низкорослый! — заворчала Кардикса, уже покоренная этим первым мальчиком в семье.
— Посмотрим-ка, как у нас дела внизу! — продолжал Луций Декумий, разворачивая узловатыми пальцами пеленки. — Ого! — радостно воскликнул он. — Как я и думал! Большой нос, большие ступни и большой хлыстик!
— Луций Декумий! — воскликнула возмущенная Аврелия.
— Ну, хватит! Проваливай! — рявкнула Кардикса. Она схватила его за шиворот, как котенка, подтащила к двери и вытолкнула на улицу.
Сулла зашел к Аврелии спустя месяц после рождения ребенка. Объяснил, что она осталась единственным знакомым лицом в Риме. Извинился, кстати, за то, что явился без приглашения.
— Ну что ты! — воскликнула она, обрадовавшись его визиту. — Надеюсь, ты останешься на ужин. Или, если не сможешь сегодня, может быть, придешь завтра? Мне так не хватает общения!
— Я могу остаться, — согласился он, не церемонясь. — Сказать по правде, я приехал в Рим, чтобы повидаться со старым другом. Он заболел лихорадкой.
— Кто это? Я знаю его? — спросила она скорее из вежливости, чем из любопытства.
На какой-то миг ей показалось, что вопрос был нежелателен. Или затронул что-то болезненное для Суллы. Выражение его лица, которое вдруг потемнело, стало несчастным, сердитым, заинтересовало ее больше, чем имя его больного друга. А потом все ушло, и он опять улыбался:
— Сомневаюсь, что ты его знаешь. Его имя Метробий.
— Актер?
— Да. Я знавал многих людей в театре. Раньше. До женитьбы на Юлилле, до моего сенаторства. Это совершенно другой мир. — Его странные светлые глаза переходили с одного предмета на другой. — Похожий на наш, только как бы с изнанки. Странно! Сейчас это кажется сном.
— Ты говоришь так, словно жалеешь, — тихо сказала Аврелия.
— Нет, правда.
— А он поправится, твой друг Метробий?
— О да! Это же только лихорадка.
Наступило неловкое молчание, которое он прервал, подойдя к открытому окну, выходящему во двор.
— А там красиво.
— Да, красиво.
— А твой сын? Как он?
Она улыбнулась:
— Скоро сам увидишь.
— Хорошо. — Он продолжал смотреть в окно.
— Луций Корнелий, о чем ты задумался? — спросила она.
Он повернулся, улыбаясь. Она подумала: какой привлекательный мужчина. Не такой, как все. Его глаза смущают, они такие светлые, а по краям — темные. Как глаза ее сына. И по какой-то причине эта мысль заставила ее вздрогнуть.
— Ни о чем, Аврелия, все хорошо, — проговорил Сулла.
— Хотелось бы этому верить.
Он открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вошла Кардикса, неся младенца.
— Мы поднимемся на пятый этаж, — сказала она.
— Сначала покажи ребенка Луцию Корнелию.
Но если Сулла и интересовался детьми, то только своими собственными. Поэтому он, как полагалось, посмотрел на личико ребенка, потом взглянул на Аврелию — убедиться, что этого достаточно.
— Ступай, Кардикса, — приказала она, положив этим конец мучениям Суллы. — Чья сейчас очередь?
— Сары.
Аврелия повернулась к Сулле, приятно улыбаясь без всякого смущения.
— Увы, у меня нет молока! Поэтому моего ребенка кормит весь дом. Это одно из преимуществ проживания в инсуле. Всегда найдется по крайней мере полдюжины кормящих матерей, и каждая готова накормить моих детей.
— Он вырастет и будет любить весь мир, — сказал Сулла. — Наверное, у тебя жильцы со всего света.
— Да. Это делает жизнь интересной.
Он опять вернулся к окну.
— Луций Корнелий, ведь ты здесь лишь наполовину, — мягко пожурила она его. — Что-то с тобой все-таки случилось! Ты не можешь со мной поделиться? Или это касается только мужчин?
Он сел напротив нее.
— Просто мне никогда не везло с женщинами, — вдруг сказал он.
Аврелия моргнула:
— Как это?
— С женщинами, которых я люблю. С женщинами, на которых женюсь.
Интересно, что ему было легче говорить о браке, чем о любви.
— А сейчас это что? — спросила она.
— И то, и другое. Люблю одну, женился на другой.
Аврелия посмотрела на него с искренней симпатией. Совершенно чистой — сестринской. Ни тени желания.
— Я не буду интересоваться именами, потому что не хочу этого знать. Лучше ты спрашивай меня, а я буду отвечать.
Сулла пожал плечами:
— Да говорить-то особо и нечего! Я женился на Элии, которую подыскала мне теща. После Юлиллы мне требовалась идеальная римская матрона. Кто-нибудь вроде Юлии или тебя, только постарше. Когда Марсия познакомила меня с Элией, я думал: вот то, что нужно, — спокойная, тихая, добродушная, привлекательная, в общем, хорошая женщина. Наконец-то я нашел римскую матрону. Я подумал так: поскольку я не могу никого любить, пусть хоть женюсь на той, которая мне по душе.
— Наверное, тебе нравилась твоя германская жена, — сказала Аврелия.
— Да, очень. Я все еще скучаю по ней. Но она не римлянка, поэтому не подходит для римского сенатора, ведь так? Во всяком случае, я вообразил, будто Элия окажется похожа на Герману. — Он зло рассмеялся. — Но я ошибся! Элия оказалась тупой, надоедливой, скучной. Вообще-то она неплохая. Но пять минут в ее компании — и я уже зеваю!
— Она хорошо относится к твоим детям?
— Очень хорошо. В этом отношении никаких претензий! — Он опять засмеялся. — Мне следовало бы нанять ее няней. Она была бы идеальной няней. Она обожает детей, и они обожают ее.
Сулла говорил сейчас так, словно Аврелии не было рядом, — будто размышлял вслух.
— Вернувшись из Италийской Галлии, я сразу попал на обед к Скавру, — продолжал он. — Я был слегка польщен, немного встревожен. Думал, что, может быть, они все сойдутся там — Метелл Свинка и остальные — и постараются оторвать меня от Гая Мария. А там была она, бедняжка, жена Скавра. Боги! Почему она вышла замуж за этого Скавра? Он годится ей в прадедушки! Далматика. Так они зовут ее. Способ отличать одного из Цецилиев Метеллов от тысячи других. Я только взглянул на нее — и влюбился. По крайней мере, я думаю, что это любовь. И еще жалость. Но я не перестаю думать о ней. Значит, это любовь, да? Она беременна! Разве это не отвратительно? Конечно, никто ее и не спрашивал, чего она хочет. Метелл Свинка просто отдал ее Скавру, как медовый пряник ребенку. «Вот, сын твой умер, — возьми это как утешительный приз! Сделай себе еще сына!» Отвратительно. Не могу я этого понять, Аврелия. Они еще более аморальны, чем я. И никогда не поймут этого!
Аврелия очень многое узнала с тех пор, как переехала в Субуру. Все, от Луция Декумия до вольноотпущенников на двух верхних этажах, посвящали ее в свою жизнь. И нравилось ей это или нет, но она, хозяйка дома, была вовлечена в такие дела, которые шокировали бы ее мужа, если бы только он
