— Если люди примутся совершать набеги на наши участки в поисках пищи, нам нечего будет продавать! — кричала гильдия зеленщиков.
Но сенаторы продолжали откладывать заседания. Они боялись собираться даже в храмах, в стороне от легких дорог. Так что решение проблемы предоставлялось Сатурнину. А его решение основывалось на ложной предпосылке о том, что зерно есть и государство может его купить. Он сам вполне искренне считал, что кризис создан искусственно и виновны в этом политики Сената, вступившие в преступный союз с высшими эшелонами торгашей и производителей зерновых.
Все лица на Форуме были обращены к нему, как гелиотропы к солнцу. Распаляя себя магией своего ораторского искусства, он начал верить в каждое сказанное им слово; более того — он поверил каждому лицу в толпе, на котором останавливался его взор. Он уверовал в новый способ управления Римом. Для чего нужны все эти консулы, сенаторы, когда толпы народа заставляют их бежать домой, поджав хвосты? Когда ставки сделаны и настает момент бросать кости, только он, народ, и имеет значение. Только эти обыкновенные лица в огромной толпе. Именно у них была реальная власть, а те, кто воображал, будто власть принадлежит им, владели ею лишь до тех пор, покуда дозволял народ.
Так какое значение имело консульство? Какое значение имел Сенат? Болтовня, жаркие споры — и ничего более! В Риме не было армий — те оставались в центрах военной подготовки под Капуей. Консулы и Сенат держали в руках власть, не обладая военной поддержкой. Но здесь, на Форуме, — здесь была истинная власть. Здесь были массы, способные поддержать эту власть. Так ли уж непременно требуется быть консулом, чтобы стать Первым Человеком в Риме? Это необязательно! Постиг ли эту истину Гай Гракх? Или его заставили покончить с собой, прежде чем он смог понять это?
«Я буду Первым Человеком в Риме, — думал Сатурнин, вглядываясь в лица толпы. — Но не как консул. Как народный трибун. Настоящая власть — у народных трибунов, а не у консулов. И если Гаю Марию удается быть консулом постоянно, то что помешает Луцию Апулею Сатурнину постоянно быть народным трибуном?»
Однако для того чтобы провести свой закон о зерне, Сатурнин выбрал относительно спокойный день. Потому, главным образом, что сохранил еще способность понимать: сенаторская оппозиция должна сохраняться. Пусть кто-нибудь будет против решения дать народу дешевый хлеб. Поэтому на Форуме не нужно в этот день огромной толпы. Не стоит давать Сенату повода обвинить Народное собрание в мятеже и насилии и, как следствие, объявить закон не имеющим силы.
Сатурнин все еще продолжал возмущаться по поводу второго аграрного закона, предательства Гая Мария, ссылки Метелла Нумидийского. В том, что закон все еще оставался записанным на табличках, была его, Сатурнина, заслуга, а вовсе не Гая Мария. Это он, Сатурнин, — истинный автор земельных наделов для ветеранов-простолюдинов.
В ноябре мало праздников, особенно тех, когда можно созвать Народное собрание. Но ему удалось найти спокойный день. Умер очень богатый всадник, и его сыновья устроили гладиаторские бои в честь своего отца. Для игр был выбран не Римский Форум, как обычно, а Фламиниев цирк, чтобы избежать толпы, — народ продолжал каждый день клубиться на Форуме.
Но Цепион Младший нарушил планы Сатурнина.
Было созвано Народное собрание. Знамения благоприятствовали. На Форуме оставались только обычные завсегдатаи, потому что толпа ушла к Фламиниеву цирку. Другие народные трибуны были заняты бросанием жребиев, определяя порядок голосования триб. Сам Сатурнин стоял перед рострой, призывая голосовать по его указаниям.
При подозрительном отсутствии собраний сенаторов Сатурнин даже не подумал о том, что все члены Сената, кроме девяти народных трибунов — его людей, — следили за событиями на Форуме.
Среди сенаторов были и такие, кто чувствовал презрение к трусливому поведению остальных. Все они были самое большее на два года старше возраста, годного для избрания квесторами. У них имелись союзники среди сыновей сенаторов и всадников первого класса, еще слишком молодых, чтобы войти в Сенат или занять высокие посты в деле своих отцов. Собираясь у кого-либо в доме, они слушали речи Цепиона Младшего или Поросенка. Кроме того, у них был советник — доверенное лицо. Зрелый человек, который давал направление умственному брожению молодых и определял цель их действий. Без надлежащего руководства все вполне могло закончиться серией перебранок, подогретых вином.
Этот советник быстро стал для них чем-то вроде идола, ибо он обладал всеми теми качествами, которыми восхищаются молодые люди. Он был бесстрашен, уравновешен, умудрен опытом, темпераментен и — бабник; остроумен; модно одет; участник многих военных сражений. Звали его Луций Корнелий Сулла.
Поскольку Марий задерживался в Кумах еще на несколько месяцев, Сулла взял на себя обязанность наблюдать за событиями в Риме. Свою задачу он выполнял таким способом, какой, например, Публию Рутилию Руфу никогда бы и в голову не пришел. Мотивы Суллы не были продиктованы исключительно преданностью Гаю Марию. После памятного разговора с Аврелией он уже вполне беспристрастно думал о своем будущем в Сенате и пришел к выводу, что Аврелия права: он, как Гай Марий, будет — как это называют садовники — «позднецветом». А в таком случае бесполезно ему искать союзников среди тех сенаторов, которые старше его. Скавр, например, совсем не годился. И как удобно было именно это его решение! Он будет вдали от восхитительно маленькой девочки-матроны, теперь уже матери крошки Эмилии Скавры. Когда Сулла услышал, что у Скавра родилась дочь, он был доволен. Так ему и надо, старому крикливому козлу.
Думая о том, как обезопасить собственное политическое будущее, сохранив при этом и будущее Мария, Сулла принялся привлекать на свою сторону молодое сенаторское поколение. Он выбирал тех, кто был податлив, легко подпадал под чужое влияние, тех, кто не слишком умен, очень богат, из важной семьи. Или же тех, кто был очень высокого мнения о себе и падок на лесть.
В качестве главных целей Сулла наметил Цепиона Младшего и Метелла Поросенка. Первого — потому что он был тупой патриций, знакомый с такими молодыми людьми, как Марк Ливий Друз (вот к кому Сулла даже и не думал подступаться). Второго — ради его осведомленности о том, что происходило среди старшего поколения «добрячков».
Никто лучше Суллы не знал, как обхаживать молодых людей, даже когда в этом не крылось ничего сексуального. Вскоре он уже разрешал все их спорные вопросы, выступая в роли непогрешимого арбитра. С легкой насмешкой наблюдал он их еще юношеское позирование, но делал это, оставляя им надежду, что со временем он передумает и начнет относиться к ним серьезно. И подростками-то они уже не были. Самые старшие из них всего лет на семь-восемь младше его самого. Достаточно взрослые, чтобы считать себя окончательно оформившимися, но и достаточно молодые, чтобы Сулла смог вывести их из равновесия. Именно они представляли собой будущее ядро Сената. Следовательно, со временем они будут иметь большое значение для человека, цель которого — стать консулом.
В этот момент, однако, главной заботой Суллы был Сатурнин. Вот за кем Сулла очень бдительно следил с тех самых пор, как на Форуме начали собираться толпы и облаченные в тогу сановники забеспокоились. Суллу совершенно не интересовало, прошел ли lex Appuleia frumentaria — закон Апулея о зерне — или нет. Сулла просто считал, что Сатурнина следует поучить: не всегда получается так, как ему хочется.
Накануне того дня, когда Сатурнин планировал провести свой закон о зерне, около пятидесяти молодых людей собрались в доме Метелла Поросенка. Сулла возлежал на ложе, с явной насмешкой слушая их разговор. Вдруг к нему подошел Цепион и решительно спросил, что, по его мнению, они должны сделать.
Сулла выглядел великолепно. Густые волосы цвета красного золота, превосходно уложенные в локоны, белая кожа — безукоризненна, брови и ресницы — достаточно темные и хорошо очерчены на атласе лица (присутствующие не знали, что он их слегка подкрасил стибиумом, иначе их не было бы видно), холодные голубые глаза завораживали, как у голубоглазого кота. — Я думаю, все это хвастливая болтовня, — молвил он. Метеллу Поросенку дали понять, что Сулла был кем угодно, только не дрессированной собачкой Мария. Как любой другой римлянин, он был не против того, чтобы человек примкнул к какой-то фракции. Он даже считал, что человек может отойти от этой фракции.
— Нет, у нас тут вовсе не пустая болтовня, — огрызнулся он. — Просто мы не знаем, какую тактику считать правильной.
