полуострова. Они поставляют солдат и за это получили особый статус наших союзников — в дополнение ко многим другим выгодам. И не последнее дело — объединение наций полуострова. Италийские рекруты нужны Риму, чтобы вместе бороться за общее дело. В противном случае один маленький народ шел бы войной на другой — и, без сомнения, урон был бы куда значительнее, чем от потерь любого римского консула.
— С этим можно поспорить, — возразил Марий. — Они сами могли бы объединиться и образовать единую италийскую нацию!
— Поскольку союз с Римом существует уже на протяжении трехсот лет, мой дорогой Гай Марий, я не понимаю, к чему ты сейчас клонишь, — сказал Рутилий.
— Депутации, которые обращаются ко мне, утверждают, что Рим использует их войска в иностранных войнах, абсолютно невыгодных для Италии, — терпеливо объяснил Марий. — Начальной наживкой для италийцев было обещание римского гражданства. Но, как тебе известно, прошло почти восемьдесят лет с тех пор, как последняя италийская или латинская община получала гражданство. Понадобилось восстание вольсков во Фрегеллах, чтобы добиться от Сената уступок для латинских общин!
— Ты упрощаешь, — сказал Рутилий Руф. — Мы и не обещали италийским союзникам римских гражданских прав — немедленно и полностью. Мы предложили им постепенное предоставление этих прав в ответ на лояльность. В первую очередь — латинские привилегии.
— Латинские привилегии значат очень мало, Публий Рутилий! В лучшем случае они дают довольно ничтожные, второстепенные права. Италийцы не имеют голоса на выборах в Риме.
— Ну да, но спустя пятнадцать лет после мятежа во Фрегеллах ты должен признать: положение с латинскими привилегиями несколько улучшилось, — упрямо продолжал Рутилий Руф. — Каждый, кто занимает должность судьи в латинском городе, теперь автоматически получает полное римское гражданство для себя и своей семьи.
— Знаю, знаю. Это также означает, что теперь в каждом латинском городе наберется значительное количество римских граждан, которое к тому же все время увеличивается! Не говоря уж о том, что закон обеспечивает Рим новыми гражданами. Причем именно такими, какими им надлежит быть, — состоятельными людьми, важными персонами местного значения. Людьми, которые будут правильно голосовать на римских выборах, — съязвил Марий.
Рутилий Руф вскинул брови:
— И что в этом плохого?
— Знаешь, Публий Рутилий, хоть ты и человек прогрессивных взглядов, в глубине души ты такой же консервативный римский аристократ, как Гней Домиций Агенобарб! — резко прервал его Марий, стараясь все же сдерживаться. — Почему ты отказываешься видеть, что Рим и Италия — это одно и то же, союз равных?
— Потому что это не так, — ответил Рутилий Руф. Ощущение безмятежного благополучия стало улетучиваться. — Послушай-ка, Гай Марий! Как ты можешь сидеть здесь, в стенах Рима, и ратовать за политическое равенство между римлянами Рима и италийцами? Рим — не Италия! Рим не случайно занимает первое место в мире, и добился он этого без италийских солдат! Рим — это нечто особое!
— Ты хочешь сказать, что Рим — исключительный, превыше всего? — уточнил Марий.
— Да! — Казалось, Рутилий Руф раздулся от гордости. — Рим — это Рим. Рим — действительно исключительный. И он превыше всего!
— А тебе никогда не приходило в голову, Публий Рутилий, что если бы Рим взял всю Италию — даже италийских галлов Падуи — под свою гегемонию, то стал бы только сильнее? — спросил Марий.
— Вздор! Рим перестал бы быть римским, — возразил Рутилий.
— И это, по-твоему, его ослабит?
— Конечно.
— Но сегодняшнее положение — это фарс! — настойчиво произнес Марий. — Италия похожа на шахматную доску! Районы с полным гражданством, районы с латинскими привилегиями, районы просто со статусом союзников — все смешалось. Альба Фуценция и Эзерния, наделенные латинскими привилегиями, окружены италийцами, марсиями и самнитами… Колонии, разбросанные по Падуе среди галлов… Какое там может быть реальное чувство единства с Римом?
— Образуя римские и латинские колонии среди италийцев, мы добиваемся их покорности, — объяснил Рутилий Руф. — Люди с полным гражданством или обладающие латинскими привилегиями нас не предадут. Им это невыгодно, если учесть альтернативу.
— Ты, наверное, имеешь в виду войну с Римом? — спросил Марий.
— Ну, это уж слишком. Я так не сказал бы, — ответил Рутилий Руф. — Скорее потеря привилегий для римских и латинских общин будет невыносимой. Не говоря уж об утрате социальной значимости и положения.
— Dignitas — достоинство — это все, — сказал Марий.
— Именно.
— Значит, ты считаешь, что влиятельные люди из этих римских и латинских общин не допустят мысли о союзе с италийцами против Рима?
Рутилий Руф был в шоке:
— Гай Марий, что ты говоришь? Ты же не Гай Гракх! Ты ведь не сторонник реформ!
Марий поднялся со скамьи, несколько раз прошелся взад-вперед, бросил свирепый взгляд из-под свирепых бровей на Рутилия — тот был значительно меньше ростом, а тут еще как-то сжался, словно готовясь защищаться.
— Ты прав, Рутилий Руф, я не реформатор. Смешно даже сравнивать меня с Гаем Гракхом. Но я практичный человек и, смею надеяться, обладаю толикой разума. Кроме того, я не патриций, не римлянин из римлян, о чем всякий рад мне лишний раз напомнить. Возможно, мои сельские предки одарили меня своеобразной независимостью, какой никогда не было ни у одного римского патриция. Я предвижу неприятности в нашей шахматной Италии. Да, Публий Рутилий, предвижу! Я слушал то, что недавно говорили мне италийские союзники. Я чую перемены. Ради Рима, я надеюсь, наши консулы впредь будут мудрее использовать италийские войска, нежели консулы прошлых лет.
— Я тоже надеюсь, хотя не совсем по тем же причинам, — отозвался Рутилий Руф. — Плохое командование в принципе преступно. Особенно когда приводит к напрасной гибели солдат, римских или италийских. — Он раздраженно глянул вверх на маячившего перед ним Мария. — Да сядь ты, прошу тебя! Твоя ходьба меня раздражает.
— Это ты меня раздражаешь, — сказал Марий, но покорно сел, вытянув ноги.
— Ты набираешь клиентов среди италийцев, — сказал Рутилий Руф.
— Правильно. — Марий внимательно смотрел на свое сенаторское кольцо, золотое, а не из железа. Только старейшие сенаторские семьи традиционно носили железные кольца. — Однако я не один так поступаю. К примеру, Гней Домиций Агенобарб целые города числит среди своих клиентов, главным образом защищая уменьшение их налогов.
— Или даже освобождая их от налогов.
— А Марк Эмилий Скавр? Его клиентура — северные италийцы, — продолжал Марий.
— Да, но согласись: он все-таки более цивилизованный по сравнению с Гнеем Домицием, — возразил Рутилий Руф. Он был сторонником Скавра. — По крайней мере, он делает много хорошего для своих городов-клиентов. Там осушит болото, здесь построит новый дом свиданий.
— Допустим. Не забывай, кстати, Цецилиев Метеллов из Этрурии. Эти тоже — деловые!
Рутилий Руф глубоко вздохнул:
— Гай Марий, ты очень много говоришь, но я так и не пойму, что ты хочешь сказать.
— Да я и сам не знаю, — ответил Марий. — Просто чую скрытое волнение среди известных семей и все больше убеждаюсь в значимости италийских союзников. Не думаю, чтобы сами они сознавали ее — или понимали, какую опасность создает это для Рима. Они действуют, движимые инстинктом. Каким-то чувством, в котором едва ли отдают себе отчет. Что-то витает в воздухе…
— Да ты прозорливец, Гай Марий, — сказал Рутилий Руф. — И хоть я тебя и рассердил, но все же хорошо запомнил то, что ты сказал. На первый взгляд, клиент не так уж и полезен. Патрон дает клиенту куда больше, чем клиент — патрону. Разве что на выборах или при угрозе какого-то бедствия… Может быть, клиент сможет помочь, не поддержав кого-либо, кто действует против интересов его патрона. Инстинкты
