— Я увидела все, что надлежало увидеть, Гай Марий, — сказала она, откинулась назад и закрыла глаза.
— Благодарю тебя, Марфа-прорицательница, — сказал он, поднимаясь и протягивая ей кошелек. — Скажи мне, сколько я тебе должен?
Она открыла глаза, черные, лукавые.
— Для тебя — бесплатно. Достаточно побыть в обществе истинно великого. Плата — для таких, как Гауда, который никогда не будет великим человеком, хотя и станет царем. — Опять она заблеяла. — Ты знаешь не хуже меня, Гай Марий, при всех твоих талантах у тебя нет дара предвидения будущего. Твой дар — смотреть в сердца людей. А у Гауды сердце маленькое.
— Еще раз благодарю тебя.
— Но у меня есть к тебе просьба, — добавила она ему в спину, когда он уже направлялся к двери.
Он быстро обернулся:
— Говори!
— Когда ты будешь консулом второй раз, Гай Марий, пригласи меня к себе и прими с почетом. Перед смертью я хочу увидеть Рим.
— Ты увидишь Рим! — сказал он и ушел.
Семь раз консул! Первый Человек в Риме! Третий Основатель! Возможна ли лучшая судьба? Какой еще римлянин может превзойти его? Гай… Она, наверное, имела в виду сына его младшего шурина, Гая Юлия Цезаря Младшего. Да, его сын будет племянником Юлии — единственным, кого, конечно, назовут Гай.
— Только через мой труп, — сказал Гай Марий и, вскочив на коня, отправился в Утику.
На следующий день он отправился поговорить с Метеллом и застал консула заваленным документами и письмами из Рима: вчера вечером пришел корабль, опоздавший из-за разыгравшегося шторма.
— Отличные новости, Гай Марий! — воскликнул Метелл, на этот раз приветливо. — Мое командование в Африке продлено. За мной сохраняется абсолютная проконсульская власть. И возможна дополнительная пролонгация, если мне потребуется еще время.
Он бегло просмотрел один документ, взял другой — просто для видимости, потому что явно уже все прочитал до прихода Мария.
— И моя армия цела… А вот в Италии острая нехватка людей, благодаря действиям Силана в Галлии. Ты ведь не слышал об этом? Мой коллега консул потерпел поражение от германцев. Огромные потери. — Метелл схватил другой свиток. — Силан пишет, что на поле боя было больше полумиллиона германцев. — Положил свиток. Взял другой, стал размахивать им перед Марием. — Вот здесь Сенат извещает меня, что аннулировал lex Sempronia — закон Гая Семпрония Гракха, ограничивающий количество кампаний, в которых человек должен участвовать. Давно пора! Если понадобится, мы теперь можем призвать тысячи ветеранов. — Метелл был ужасно доволен.
— Это очень плохо! — возразил Марий. — Если ветеран хочет уйти в отставку после десяти лет службы или шести кампаний, он должен иметь на это право, не боясь, что когда-нибудь его призовут еще раз. Уничтожив закон Семпрония, мы уничтожаем мелких собственников, Квинт Цецилий! Как может человек оставить свое небольшое хозяйство лет на двадцать службы в армии — и при этом надеяться, что в его отсутствие дела будут процветать? Как ему завести сыновей, которые впоследствии заменят его и на пахотных полях, и в легионах? Вся тяжесть хозяйственных забот ложится на плечи его бездетной жены, а женщины не так сильны и прозорливы, где им вести дела!.. Нам нужно искать солдат где-то в другом месте — и мы должны беречь их, защищая в первую очередь от бездарных командиров!
Метелл выпрямился, сжав губы.
— Не твое дело, Гай Марий, сомневаться в мудрости самого выдающегося руководящего органа в нашем обществе! — выпалил он. — И кто ты такой? Что ты о себе возомнил?
— Однажды ты уже сказал мне, кто я такой, Квинт Цецилий. Это было много лет тому назад. Как я помню, ты назвал меня италийским деревенщиной, не разумеющим по-гречески. Возможно, это правда. Но это не мешает мне считать новое законодательство никуда не годным, — ответил Марий, не повышая голоса. — Мы — а говоря «мы», я имею в виду Сенат, этот выдающийся руководящий орган, членом которого я являюсь, как и ты, — итак, мы допускаем, чтобы целый класс граждан вымирал. Потому только, что они не имели мужества или ума остановить всех этих так называемых полководцев, из-за бездарности которых мы воюем уже много лет! Кровь римских солдат не должна проливаться напрасно, Квинт Цецилий, она предназначена для жизни и продолжения рода! — Марий поднялся, склонился над столом Метелла. — Когда мы только начинали создавать нашу армию, она предназначалась для кампаний исключительно в пределах Италии. Чтобы мужчины каждую зиму могли возвращаться домой — управлять своим хозяйством, зачинать сыновей, приглядывать за своими женами. Но когда сегодня мужчина вербуется в солдаты или становится под орлов по призыву — его увозят за моря. Кампания растягивается на несколько лет, в течение которых он не имеет возможности побывать дома. Шесть кампаний могут занять двенадцать, а то и пятнадцать лет — и к тому же не на родине, а в совершенно чужих местах! Закон Семпрония был направлен на то, чтобы мелкие землевладельцы не становились жертвами выдающихся теоретиков-скотоводов! — Он испуганно охнул и лукаво взглянул на Метелла. — Ах, я и позабыл, Квинт Цецилий! Ты ведь у нас и сам — один из тех выдающихся теоретиков-скотоводов, да? Ты ведь любишь наблюдать, как мелкие хозяйственники попадают в твои лапы? Люди, которые должны сейчас быть дома и вести свое хозяйство, умирают на чужбине из-за обыкновенной аристократической алчности и легкомыслия.
— Ага! Вот мы и договорились! — закричал Метелл, вскочив на ноги и приблизив лицо к Марию. — Вот-вот! Аристократическая алчность и легкомыслие? Аристократы тебе спать не дают спокойно, да? Но ведь ты тоже считаешь себя аристократом! Позволь мне сказать тебе кое-что, Гай Марий, выскочка! Женитьба на Юлии, дочке Цезаря, не в силах превратить тебя в аристократа!
— А я этого и не хочу, — прорычал Марий. — Я презираю вас всех, за исключением единственного — моего тестя, которому, несмотря на древний род, чудом удалось остаться честным человеком!
Они давно уже перешли на крик. Кругом прислушивались.
— Давай, Гай Марий! — выкрикнул один трибун.
— Ударь его побольнее, Гай Марий! — подхватил другой.
— Обделай его, этого fellator, Гай Марий! — добавил третий, усмехнувшись.
Все в армии любили Гая Мария намного больше, чем Квинта Цецилия Метелла. Все, от высших чинов до солдата.
Крики были слышны далеко за пределами кабинета. Когда поспешно вошел сын проконсула Квинт Цецилий Младший, прочие постарались сделать вид, будто очень заняты работой. Не удостоив их взглядом, Метелл Поросенок открыл дверь отцовского кабинета.
— Ваши голоса слышны за милю, — сказал молодой человек, бросив на Мария презрительный взгляд.
Внешне он был очень похож на отца: среднего роста, средней же комплекции, темноволосый, черноглазый, симпатичный, по римским меркам. В нем ничего не было такого, что выделяло бы его из толпы.
Приход сына отрезвил Метелла, но отнюдь не охладил ярости Мария. Они продолжали стоять. Молодой Метелл пребывал в стороне, встревоженный и огорченный. Искренне преданный своему отцу, Поросенок переполошился, когда вспомнил об унижениях, которые сыпал на голову Гая Мария с тех пор, как отец назначил его командовать гарнизоном Утики. Сейчас он впервые увидел другого Гая Мария — огромных размеров, более мужественного, смелого и умного, чем любой из Цецилиев Метеллов.
— Я не вижу смысла в продолжении разговора, Гай Марий, — сказал Метелл, прижав ладони к столу, чтобы скрыть их дрожь. — По какому делу ты вообще пришел ко мне?
— Пришел сказать тебе, что в конце следующего лета я прекращаю участие в этой войне, — сказал Марий. — Я возвращаюсь в Рим — буду баллотироваться в консулы.
Метелл не мог поверить своим ушам.
— Что?!
— Возвращаюсь в Рим баллотироваться в консулы.
