Потом он отвлекся от Цезаря и мысленно вернулся в то раннее пасмурное утро на Капитолийском холме. Когда он незаметно наблюдал, как Сулла смотрит на истекающего кровью быка.
И тут Марий понял, что должен сделать, каков должен быть его ответ. Луций Корнелий Сулла не был обычным человеком.
Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, чтобы он вновь канул в безвестность. Он должен наследовать привилегии, положенные ему по праву рождения.
— Хорошо, Гай Юлий, — уверенно сказал Марий. — Я попрошу Сенат дать мне Луция Корнелия Суллу в качестве квестора.
Цезарь оживился:
— Благодарю тебя, Гай Марий! Благодарю тебя!
— Ты можешь их поженить до того, как Народное собрание соберется на выборы квесторов?
— Будет сделано, — сказал Цезарь.
Итак, не прошло и недели, как Луций Корнелий Сулла и Юлия Младшая, младшая дочь Гая Юлия Цезаря, поженились по старинному обряду confarreatio — самому торжественному и священному виду бракосочетания, к которому допускались только патриции. Карьера Суллы была обеспечена. Лично Гай Марий попросил его для себя в квесторы. Сулла стал членом семьи, чьи положение и репутация были безупречны. Теперь он не мог проиграть.
В ликующем настроении он ждал первой брачной ночи, — он, который вообще никогда и не мечтал о том, что будет женат. Менее всего Сулла предполагал увидеть себя в роли главы семьи.
Метробий ушел в прошлое еще до того, как Сулла обратился к цензорам, желая записаться в кандидаты на должность сенатора. Расставание оказалось тяжелее, чем предполагал Сулла. Мальчик очень его любил, и сердце его было разбито. Однако Сулла оставался тверд в своем решении. Ничто из прошлого не должно угрожать его восхождению к славе.
Кроме того, он достаточно разбирался в своем эмоциональном состоянии, чтобы понимать: Юлилла ему очень дорога. Он считал ее своей Фортуной. Сулла был не в состоянии квалифицировать свое чувство к какому-либо человеку как любовь. Любовь для Суллы была чем-то, что чувствуют другие. И этих «других» — меньшинство. Послушать рассказы этих «других», так любовь — это очень странное состояние, наполненное иллюзиями и разочарованиями. Временами она доводит до безумия, а иногда заставляет совершать аморальные поступки. Сулла не мог распознать ее в себе, ведь любовь, как он считал, отрицает всякий здравый смысл, самосохранение, ясность мысли. Может ли быть, что его терпение по отношению к взбалмошной, неуравновешенной жене было, по сути дела, свидетельством настоящей любви? Однако он считал это терпение достоинством собственного характера и поэтому не мог понять ни себя, ни своей любви.
Это была типичная для Юлиев Цезарей свадьба, величественная, пышная, без всяких непристойностей. Те свадьбы, свидетелем которых Сулла был прежде, не были ни величественными, ни пышными, и там часто допускались непристойности. Но они были веселее. Однако когда подошло время, возле спальни новобрачных не толкались пьяные гости, и не пришлось тратить время, выдворяя их всех из дома.
Когда короткое путешествие от дверей одного дома до дверей другого было закончено, и Сулла взял Юлиллу на руки — совсем невесомую, эфемерную! — чтобы перенести ее через порог, сопровождающие их гости растворились.
В его жизни никогда не было неопытных девственниц. Поэтому Сулла не чувствовал никаких сомнений по поводу дальнейшего развития событий. Он избавил себя от преждевременного беспокойства. Каков бы ни был клинический статус ее девственной плевы, Юлилла была вполне созревшей, словно спелый персик, добровольно падающий с дерева. Она, восхищенная и возбужденная, смотрела, как он совлекает с себя свадебную тунику, снимает с головы венок из цветов. И сама стала стягивать с себя одну за другой все одежды новобрачной. Кремовая, огненная, шафрановая… Особые амулеты и пояса… Семиярусную тиару из тончайшей шерсти — прочь с головы…
Они любовались друг другом. Сулла — прекрасно сложенный, Юлилла — очень тоненькая, но сохранившая стройность и гибкость линий, смягчающие то, что у других выглядело бы угловатым и безобразным. Она первая подошла к нему, положила руки ему на плечи и с совершенно естественной и мгновенной чувственностью стала медленно, всем телом, скользить по его телу. Она томно вздыхала, когда его руки стали гладить ее спину смелыми, уверенными движениями.
Он был в восторге от ее невесомости, ее акробатической гибкости, с которой она отвечала ему. Что бы он ни делал, ничто не испугало ее и не оскорбило. Секунды потребовались на то, чтобы научить ее целоваться. И все же все годы их совместной жизни она не переставала учиться поцелуям. Чудесная, красивая, страстная женщина, всегда готовая угодить ему, но и требующая от него того же. Вся — его. Только его. И кто из них в ту ночь мог даже вообразить, что все может измениться, будет уже не таким идеальным?
— Если ты когда-нибудь только посмотришь на кого-нибудь другого, я убью тебя, — сказал Сулла, когда они отдыхали между очередными приступами страсти.
— Я тебе верю, — отозвалась она, помня горький урок, преподанный ее отцом. Теперь она ушла из- под власти отца, чтобы попасть под власть мужа. Патрицианка, она не была и никогда не могла быть хозяйкой себе. Таким, как Никополис или Клитумна, куда лучше.
Они оказались почти одного роста. Юлилла для женщины высокая, а Сулла — среднего роста. Ноги ее были длиннее его ног, и она могла обвить их вокруг его коленей, любуясь белизной его кожи по сравнению с ее собственной — золотистой.
— Рядом с тобой я похожа на сирийку, — молвила она, приложив свою руку к его, чтобы увидеть контраст в свете горящей лампы.
— Я не такой, как все, — резко сказал он.
— Так это и хорошо! — засмеялась она, наклоняясь, чтобы поцеловать его.
Он в свою очередь изучал ее. Угловатая и субтильная, очень похожа на мальчика. Одним шлепком он стремительно перевернул ее на живот, лицом в подушку, и стал разглядывать линии спины, ягодиц и бедер.
— Ты изящна, как мальчик, — заметил он.
Она с негодованием попыталась вскочить, но он прижал ее, заставив лежать.
— Ничего себе! Звучит так, словно ты предпочитаешь мальчиков, Луций Корнелий! — Сказано это было без всякой задней мысли, сквозь смех, заглушаемый подушкой.
— Ну, пока я не встретил тебя, полагаю, так оно и было, — сказал он.
— Дурачок! — засмеялась она, приняв его слова за шутку. Высвободившись, она села ему на грудь, коленками прижав его руки. — Можешь внимательно рассмотреть мою маленькую «свинку» и сказать, похожа ли она хоть капельку на твердый, опытный дротик!
— Только посмотреть? — осведомился он, придвигая ее поближе к своим губам.
— Мальчик! — Эта идея продолжала забавлять ее. — Ты дурачок, Луций Корнелий!
А потом она совсем забыла об этом в безумии новых удовольствий.
Народное собрание выбрало Суллу квестором, и, хотя он должен был приступить к исполнению обязанностей не раньше пятого декабря, на следующий же день после выборов Сулла счел необходимым представиться в доме Мария.
В ноябре светало поздно, и Сулла был рад этому обстоятельству. Его безудержные ночные забавы с Юлиллой приводили к тому, что он уже не мог просыпаться рано, как в былые времена. Но он знал, что должен вставать до восхода солнца. То, что Марий попросил его в качестве своего личного квестора, неуловимо изменило статус Суллы.
Теперь Сулла технически превратился в клиента Мария — на срок исполнения должности личного квестора. А это продлится до тех пор, пока Марий сохраняет свою власть. Клиенту же не пристало до наступления дня валяться в постели с молодой женой. Клиент должен появляться в доме своего патрона с первыми рассветными лучами и выполнять все, что бы тот ни пожелал. Его могли вежливо отпустить. Могли попросить проследовать с патроном на Римский Форум или в одну из базилик по общественным или личным
