раздувая ноздри. Этот запах он хорошо знал! Улитки! Большие, толстые, сочные, сладкие, мясистые… божественные улитки!
В Лигурии улитки водились. Публий вырос на улитках. Он так привык к улиткам с чесноком, что добавлял его теперь и во все остальные блюда. Он стал одним из лучших в мире знатоков улиток. Он мечтал о разведении их на продажу и даже о выведении новой породы. У одних людей носы приспособлены различать по запаху вина, у других — чувствительны к духам. Нос Публия Вагенния специализировался на улитках. Аромат, доносимый ветром с горы, сообщал ему о том, что где-то наверху обитают улитки бесподобно нежного вкуса.
Как свинья, отыскивающая трюфелей, он стал крадучись двигаться на этот дивный аромат, прокладывая себе дорогу по уступам скалы к заветной цели. С тех пор как Публий Вагенний прибыл в Африку вместе с Луцием Корнелием Суллой, ему ни разу не довелось отведать улиток. Африканские улитки считались лучшими в мире, но где они водятся, лигуриец так и не узнал. А те, что поступали на рынки Утики и Цирты, попадали прямиком на столы военных трибунов и легатов — если только не сразу в Рим.
Не испытывай Вагенний столь неодолимую страсть к моллюскам — вряд ли наткнулся бы на угасший еще в давние времена вулкан. Изучая причудливую стену базальтовых колонн, он обнаружил огромный кратер. За несколько миллионов лет молчания ветра забили его пылью, сгладив некогда огнедышащий зев с землей. Однако еще оставалась узкая пещера, и туда вполне можно было протиснуться. Было в ней около двадцати футов в ширину, а высоко наверху синел кусочек неба. Вертикальные стены казались неприступными. Однако Публий Вагенний не только гурман, но и горец. Он взобрался по скале хоть и не без труда, однако не слишком рискуя упасть, и поднялся на поросший травой уступ. Ноги его вымокли от росы. Из скал сочилась вода. Стеной стояли папоротники и осока.
Публий Вагенний, конечно, понимал, что базальтовый утес, зловеще нависавший над его головой, когда-нибудь обрушится и завалит старый кратер. Ниша — большая, как пещера, — между двумя уступами служила обиталищем улиток. Постоянная сырость и тень, гниющие остатки растений и безветрие — как раз то, что им требуется.
Запах улиток неотступно преследовал его. Но — какого-то нового, неведомого Публию вида! Обнаружив в конце концов одну, он изумился: ее раковина оказалась величиной с его ладонь! Вскоре он увидел сотни огромных улиток! Не смея поверить собственным глазам, Вагенний забрался в пещеру и осмотрел ее. Его изумление все возрастало. Наконец в дальнем краю пещеры он обнаружил тропу, выводящую наверх, — но не змеиную, а улиточную. Тропинка ныряла в расщелину и уходила в пещерку поменьше, густо заросшую папоротником. Здесь улиток было еще больше. Влекомый любопытством, Публий продолжал карабкаться, пока не попал из Улиточного Рая в Улиточный Ад — сухой и выметенный ветрами слой лавы на поверхности навеса. С трудом переведя дыхание, он на мгновение застыл — и тут же быстро нырнул за скалу: менее чем в пятистах футах от него находилась крепость! И таким пологим был здесь уклон, что Публий мог бы легко пройти по нему, а стена цитадели так низка, что взобраться на нее ничего не стоило. Публий Вагенний вернулся на улиточную тропу, спустился вниз и остановился, чтобы прихватить с полдюжины самых крупных улиток, тщательно обернуть их мокрыми листьями и засунуть в глубокий нагрудный карман туники. Затем он начал трудный спуск в покрытую цветами лощину.
Большой глоток воды — и счастливец почувствовал себя лучше. Улитки в кармане целехоньки. Делиться ими он ни с кем не собирался. Вагенний переложил добычу в сумку с едой, вместе с мокрыми листьями и несколькими кусками перегноя. Надежно завязал тесемки, чтобы улитки не расползлись. Потом сел перекусить. В предусмотрительно прихваченном котелке сварил пару добытых улиток и хороший чесночный соус к ним. О! Что за вкус! Крупные улитки были мягковаты, зато какой аромат! А как мясисты!
Каждый день Вагенний съедал за обедом по две улитки. Добычи хватило почти на неделю. Затем он сделал еще одну ходку на гору — за новой порцией. Но на седьмой день почувствовал угрызения совести. Будь он наблюдательней — непременно пришел бы к выводу, что совесть мучает его тем сильней, чем тяжелее приступы несварения желудка. Сначала он обругал себя эгоистической жопой, которая лакомится в одиночку, не угощая друзей. Затем задумался над тем, что открыл путь на неприступную гору.
Еще дня три он боролся со своей совестью — пока в конце концов жесточайший приступ гастрита не отбил у него аппетит и не заставил пожалеть, что вообще нашел улиток. Тогда он решился…
Он не стал надоедать своему эскадронному командиру и отправился с докладом прямо к командующему.
Примерно в центре лагеря, на площади, образованной пересечением двух главных лагерных дорог — via praetoria и via principalis, находилась палатка полководца, отмеченная флагштоком. Площадь перед палаткой была достаточной обширной для общего построения армии. Здесь, под кожаным пологом, натянутым на укрепленную деревянную раму, Гай Марий оборудовал свой штаб. Под тенью навеса, защищавшего главный вход от солнца и дождя, стояли стул и стол — место дежурного военного трибуна, который решал, допускать ли посетителя к командующему. Две центурии охраняли входы в шатер. Часовые развлекались, слушая разговоры между военным трибуном и посетителями.
Дежурным офицером в тот день был Квинт Серторий. Его сильно занимали многочисленные головоломки, которые возникали перед ним постоянно. Множество вопросов, связанных с самыми различными сторонами армейской жизни, от снабжения до сложностей морали. Кроме того, к нему постоянно обращались люди, каждый со своим делом. Серторий с удовольствием погружался в пучину проблем и ответственных заданий, которые давал ему Гай Марий. К Марию он относился с обожанием. Что бы ни поручал ему Гай Марий — Квинт Серторий рад был любой, даже самой неприятной, обыденной работе. И если другие младшие трибуны недолюбливали обязательные дежурства у входа в палатку полководца, Квинту Серторию эта повинность была по душе.
Когда лигуриец приковылял к шатру своей кавалерийской походкой, Квинт Серторий уставился на него не без любопытства. Парень так себе — разве что собственная мамаша, возможно, сочла бы его красавчиком. Зато панцирь надраен, так и горит. Обувка украшена парой сверкающих шпор, кожаные наколенники чисты. От него, конечно, попахивало конюшней — так ведь на то и кавалерист. От всех от них пахло лошадьми и навозом, этот запах впитался в ауксилариев — сколько ни принимай ванну, как часто ни стирай одежду.
Они посмотрели друг другу в глаза — и понравились друг другу.
«Ни наград, ни знаков отличия, — отметил Квинт Серторий. — Но ведь кавалерия еще и не участвовала ни в одной операции».
«Молод для своей работы, — подумал Публий Вагенний, — зато солдат ладный, настоящий римский пехотинец… Наверняка ничего не понимает в лошадях».
— Публий Вагенний, Лигурийский кавалерийский эскадрон, — доложил проситель. — Хотел бы видеть Гая Мария.
— Чин? — спросил Квинт Серторий.
— Рядовой кавалерии.
— По какому делу?
— По частному.
— Полководец, — мягко начал Квинт Серторий, — не принимает рядовых, да еще из вспомогательного эскадрона, да еще явившихся без вызова. Где твой трибун, рядовой?
— Он не знает, что я здесь, — упрямо заявил Публий Вагенний. — Я по частному делу.
— Гай Марий — человек очень занятой.
Публий Вагенний облокотился на стол и обдал Сертория едким чесночным духом:
— Послушай меня, юный трибун. Просто доложи Гаю Марию, что у меня к нему очень выгодное предложение. Но говорить я буду только с ним. Это все.
Глядя в сторону, чтобы удержаться от смеха, Квинт Серторий встал:
— Подожди здесь, рядовой.
Внутри палатка была перегорожена надвое кожаной занавеской. Одна часть служила Марию жилищем, а вторая — штабом.
Штаб был просторней личных покоев. Там помещались складные стулья, горы карт, кое-какие макеты осадных конструкций, которые разрабатывались для штурма, стеллажи для документов.
Гай Марий сидел на своем стуле из слоновой кости у большого складного стола. Авл Манлий, его
