американского прагматизма, или русского идеализма, или немецкого отношения к труду…
Вообще реальность, с которой надо считаться, — присутствие бесконечных вульгарных мифов, которые только множатся.
— Но они все же меняются?
— Конечно, в зависимости от культурного контекста они видоизменяются, но эта довольно печальная идея повторения, которая просматривается — у Джойса, например, в «Улиссе», к сожалению, слишком верна, потому что повторения больше, чем движения, а идея совершенствования все реже и реже приходит в голову.
Но умный человек с воображением — как красивый и богатый, почти исключение, — этого все равно недостаточно. Поэтому меня поражает наглость людей, которые легко рассуждают о религии, о Боге. Если с точки зрения религиозного сознания Бог существует как реальность, то он все равно никак не связан с тем Богом, который создан людьми. Я сейчас прочитал очень грустную книгу «Исторический путь православия» — священник Александр (Шмеман) хотел воспеть путь православия, но, когда читаешь не изнутри, а извне, видно, какой это был бесконечный ужас — все эти споры и трактовки. Удивительно, что человеческое сознание выносило хотя бы приемлемый образ Бога в христианстве, но даже если самым вульгарным способом логически развивать идею Бога, то можно зайти гораздо дальше, чем эти христологические богословские споры. Веками спорили об очевидных вещах и, естественно, создавали миф Христа. Это не было откровением, это был сработанный, при очень большом влиянии византийских императоров, миф о Боге. И этот свежевыкрашенный Бог имеет очень отдаленное отношение к тому, который породил мир.
Есть такое французское слово «питтинесс» — мелочность, ничтожность даже. Мне кажется, что этим сейчас славен человек. Просто поразительно, насколько прочно люди способны находиться в плену своей глупости. И в конце концов то, к чему мы пришли, — демократия, это тоже не только крушение мечты о каком-то другом уровне человека, это просто негодный конец. Из этого уже не выберешься. Из коммунизма можно было выползти, а из этого некуда. Это как бы приговор — демократия. Как Америка — ну куда она вылезет? Уже никуда, все видно. И самое печальное, что нет альтернативы, — как бы по размеру, по ноге эта демократия людям.
— Но это происходит во многих странах. Что все-таки порождает мифы?
— Воля к жизни. Миф — это форма психологической стабилизации.
— У русского народа особая склонность к мифотворчеству. Почему?
Если представить себе, как народ мыслит о власти, как он мыслит о всех наших переменах, которые сейчас происходят, какими формулами он питается, то видно, что любой факт осмысляется мифо- поэтически. Любая перемена воспринимается, как метафора перемены, фактически не наполняется реальным историческим содержанием. Наверное, нужно действительно говорить о том, что народ внеисторичен, поскольку неукоренен в истории, а больше укоренен в поэтике мифа или в поэзии мифа. Это не хорошо и не плохо. То есть хорошо для культуры, потому что здесь можно разыгрывать Бог знает что, это и делалось тем же Пушкиным, и Достоевским, и Толстым. Но плохо то, что от такого архаического народа очень трудно ожидать адекватной реакции на какие-то исторические события. Это исторический паралич воли, который ведет к тому, что самые глубокие события и перемены не замечаются, замечаются какие-то иные вещи. У народа собственные точки отсчета. Собственно, и языки разные: когда разговариваешь, язык русского интеллигента абсолютно неприемлем, приходится переключаться на какие- то другие коннотации. И это не триумф двух культур, а постоянное недопонимание.
— Вы могли бы нарисовать портрет русского человека-мифа? Что русский человек в мифологическом плане думает сам о себе?
— У меня всегда было ощущение, что самосознание не самая сильная черта русского человека. Вообще, самосознание — это проявление глубокого индивидуализма. Я думаю, он как раз ничего этого о себе не думает.
— Значит, он думает о себе коллективном?
— О себе коллективном он думает совершенно полярные вещи. Сейчас, например, он считает, что американцы все скупили или просто у него все забрали. При этом он думает, что он самый лучший, а нынче его обидели. А с другой стороны, он все равно до сих пор себя считает «недоделанным», убежден в том, что у самого ничего не получится, и должен быть кто-то, кто гораздо лучше умеет, — такое абсолютно беспомощное уважение к чужому. Надо сказать, и то, и другое несовместимо, если думать в историческом аспекте. А в мифо-поэти- ческом плане это нормально. Сила и бессилие, соединение несоединимых качеств. Кстати, это свойство сюрреализма, как учат в учебнике — разорванный образ, не доведенный до общего знаменателя, а подвешенный в воздухе. Для культуры все это очень красиво, из этого можно что угодно лепить, но это не базис для правового государства, не основа парламентаризма…
— При этом есть в народе убеждение, что Россия должна сказать миру новое слово…
— Нам как бы изначально эта идея задана, просто она вечно извращается. Если выбросить все славянофильские измышления, а с другой стороны, освободиться от западнических, то можно сказать, что Россия — замечательная площадка для соединения двух могучих центров культур, западного активистского и восточного созерцательного сознания, которое переходит от созерцания к умному действию, почти к монашескому кодексу. И если представить себе на минуту, что русский человек нашел
Просто, видимо, человек слаб, и русский человек в особенности, потому что ноги разъезжаются, и вместо плюсов, которые могли случиться, все превращается в минусы, то есть все эти возможности оказываются сидением между двух стульев. Вместо большого и неожиданного, нового мифа соединения двух культур создается сюрреалистическое сознание, раздрызг, паралич воли. Люди не те и не другие. В них нет уже той мусульманской жестокости, которую мы наблюдаем на наших южных границах — захватнической энергии, энергии победителя, но нет и всепонимания. Славянофилы, наверное, изначально были более правы, чем западники. Но это крах мечты еще более обидный, чем западнический крах — подумаешь, русские не такие, какими можно их представить. А здесь-то русские как раз прямо противоположны тому, какими можно их представить. Но интересно, что на каких-то вершинах культуры, на высотах ее эти минусы опять оборачиваются плюсами. Эта ситуация и порождает мифо-поэтическое сознание, которое очень стимулируется параличом воли.
Здесь и язык важен. Русский язык очень показателен. Он опять-таки в своем идеале мог бы быть языком, который соединял две суммы культур. Получив в своей основе такие разностилистические, разнолексические формулы, русский язык мог бы быть очень мощным. Но здесь деградация тоже налицо. Языковая магия и бесценная безынформативность языка, которая позволяла ему быть большим, чем он есть, и в этом его литературная сила, — превратились просто в язык дубовый, казенный и мертвый. Это очень интересно, но совершенно не исследовано.
— Другим народам уроки идут впрок, они как-то выкарабкиваются из трудных ситуаций. А мы, несмотря на рефрен «Так жить нельзя!», все на том же месте. Наш народ безнадежен, по-вашему?
— Я не утверждаю, что Россия безнадежна. Думаю, что у России было несколько довольно приятных периодов в истории, но совсем коротких. И начало века явно принадлежит к ним — Серебряный век и строительство Москвы — три четверти города было построено тогда за какие-то 30 лет, и сильные люди были не только в культуре, но и в политике, и в строительстве. Но мне кажется, что это чуть ли не греческий расцвет, после которого наступает полоса затмения. По крайней мере, сейчас, если смотреть на культуру, то это довольно печальное зрелище. Какие-то совсем элементарные страхи, и тоже мифо- поэтические, хотя и связанные с чувством паники по поводу того, что кушать хочется, а в кармане пусто. Потому культура-то была парализована, она паразитировала на несвободе, на безграмотности, люди были неинформированы, значит, можно было паразитировать на информации, люди были несвободны, значит, можно было паразитировать на 1/8 свободы.
Те потенции самостоятельного и оригинального развития, которые у нас есть, уж больно
