вряд ли снова ее увидим.
— Что-то я не пойму… — выдавил я и зачастил, пытаясь прогнать из головы мрачные образы, связанные с участью Кири. — Что за чертовщина? Зачем Капитанам понадобилось нас обрабатывать? Как это?..
— Полегче, — остановил меня Уолл, кладя руку мне на плечо. Рука была такой тяжелой, что я поневоле умолк. — У меня нет времени давать вам урок истории. По правде говоря, не знаю, многому ли смогу вас научить. Насколько нам представляется, все обстоит примерно так, как говорят Капитаны. Хотя у меня есть подозрение, что людям, пережившим дурные времена, никакого выбора не предоставили: Капитаны просто поселили их там, где хотели, и обработали, чтобы они не роптали. Но кое-что все-таки сильно отличается от их версии. Во-первых, они нам не друзья: наоборот, они играют с нами, как с глупыми хищниками. При желании они могли бы в два счета нас умертвить. Только это испортило бы всю игру. Наша роль — представлять для них опасность, будоражить, не давать покоя. Им это нравится. Поэтому наша задача — незаметно накопить силы, чтобы в один прекрасный день окончательно разделаться с «кукловодами». И этот день не за горами. Вы еще успеете узнать подробности. Что вам нужно понять уже сейчас, — он опять сплюнул, — теперь и вы стали Плохими. Может, прямо сейчас вам это непонятно, но вы уже не сможете вернуться, раз ваше состояние изменилось. Вас уже не тянет обратно. Теперь ваша жизнь здесь, так что используйте ее на всю катушку. А это значит — помогать во всем нам. Если мы совершаем налет на Эджвилл, чтобы раздобыть припасов, вы участвуете в налете. Иного не дано.
— Если все это так, — сказала Келли, — то почему бы вам не открыть глаза жителям Эджвилла, Уиндброукена, вообще всем людям?
— Возможно, в конце концов мы так и поступим. Но представь себе картину: банда Плохих врывается в город и начинает клеветать на Капитанов, будто они — враги человечества. Как на это посмотрят? Думаешь, нам поверят? Нет, извольте поскитаться по пустыне, прежде чем узнаете правду. А проделав этот путь, вы уже верите в нее с первого раза. — Он прищелкнул языком. — Между прочим, многие Плохие еще не присоединились к нам. Вот о чем придется позаботиться, прежде чем просвещать Эджвилл.
Мы стояли не шевелясь, пораженные услышанным. Сперва его слова повергли нас в отчаяние, но потом нашли в голове требуемую нишу, и мне уже казалось, что я знал все это всегда. В одно было почти невозможно поверить — что я превратился отныне в Плохого. Чем больше я обдумывал сказанное Уоллом, тем меньше чувствовал себя Плохим. У меня было такое чувство, что нас швырнули на дно пустого колодца, а с вышины нас изучают жестокие лица, невидимые на фоне черного неба, решая, кого поднять и сожрать. Я чувствовал не страх, но одиночество, как будто очнулся после забытья голым, посреди пустоты. Будь у меня такая возможность, я бы присел на камень и как следует обо всем поразмыслил, чтобы самому прийти к выводам. Но Бредли схватил меня за руку и сказал:
— Мы должны спуститься. Надо найти маму.
— Не сейчас, парень, — остановил его Уолл. — Если поторопишься, то протянешь не дольше, чем плевок на раскаленной решетке. Мы спустимся туда завтра.
— Я с вами, — сказал Бредли.
— Слушай меня, сынок. — При всей своей мягкости голос Уолла прозвучал гулко, словно в пещере. — Отныне ты будешь делать только то, что тебе скажут. Мы здесь не ради развлечения. Мы заняты очень опасным делом. Я восхищен твоей решимостью найти мать, клянусь. Возможно, мы сможем ей помочь. Но то, что намечено на завтра, завтра и произойдет, и помешать этому никто не в силах. Лучше тебе сразу начать к этому привыкать.
Бредли промолчал. Клей Форнофф, отдав соседу факел, подошел к Бреду и обнял его за плечи.
— Пошли перекусим.
Мне не нравилось, что Клей берет его под свое крылышко, но я знал, что Бреду не захочется оставаться со мной, поэтому, даже не пикнув, позволил им растаять в темноте.
Уолл шагнул ко мне; несмотря на холод, я почувствовал его звериный запах. Его глаза под совиными бровями отражали пламя факела. Раньше я замечал, что люди, с которыми ты долго не виделся, проигрывают по сравнению с впечатлением, каковое осталось о них в твоей памяти. Однако на Уолла это не распространялось. В золотом зареве кратера он выглядел не просто человеком, а монументом.
— Где вы оставили своих коней? — спросил он.
Я ответил.
— Вот черт! — Он шлепнул себя по ляжке и, подозвав кого-то, дал поручение подняться к пещере и выяснить, как можно помочь лошадям. Потом он обернулся ко мне и прищелкнул языком. У него недоставало переднего зуба, и дыра во рту была размером с сустав моего большого пальца. — Не дрейфь, Боб! Можно подумать, ты оказался в аду и ждешь появления чертей с кочергами. Уж поверь мне, здесь тебе будет гораздо лучше, чем в городе.
В этом я почти не сомневался, но почему-то мне не было радостно это слышать.
— Это твоя женщина? — спросил Уолл, указывая через плечо на Келли.
Келли посмотрела на меня и потупила взор. Я неожиданно испугался, но был слишком утомлен, чтобы осмыслить собственные страхи.
— Да, — ответила она, опередив меня на долю секунды.
— Сейчас получите одеяла. — Уолл вздохнул и уставился в кратер. — Я рад видеть тебя здесь, Боб. Нам как раз нужны люди для работы в саду.
— В саду? — тупо переспросил я.
— В нем самом. Помнится, ты выращивал в Эджвилле здоровенные помидоры.
— Вы тут что-то выращиваете? Где же?
— Ты сам все увидишь и узнаешь. Но утром. — Уолл снял шляпу, поправил поля и снова нахлобучил ее на голову. — Пока поешь и ложись спать. Следующая ночь будет необычной. Весь мир содрогнется!
Утолив голод вяленым мясом и сухими фруктами, мы с Келли устроили себе гнездышко, загородившись от остальных тремя валунами. На землю мы постелили два одеяла, еще несколькими укрылись, привалившись спинами к валуну и соприкасаясь боками и ногами. Я покосился на Келли. Свет из кратера освещал ее лицо, на котором застыло серьезное выражение. Мне показалось, что она почувствовала мой взгляд, но не подала виду, поэтому я решил последовать совету Уолла и уснуть. Сон, тем не менее, никак не шел. Я не мог не терзаться вопросами о том, во что мы угодили. Плохие люди в такой дали, упомянутый Уоллом сад, намеченное нападение на Капитанов — все это свидетельствовало о кипении в пустыне сложной жизни, о которой я раньше не подозревал. Кроме того, меня занимал рассказ Уолла об «обработке». При всей своей неожиданности эта мысль не показалась мне нелепой. Как иначе объяснить, почему люди проявили такую глупость и покладистость, что проглотили басни о предках, добровольно избравших жалкое существование вместо прогресса?
Я понимал, что ломать сейчас над всем этим голову бесполезно: рано или поздно я своим чередом узнаю все, что необходимо. Но мой мозг был слишком взбудоражен, и я знал, что сна мне не видать.
Внезапно Келли проговорила:
— Я думала, что все уже в прошлом, что беды поставили на всем этом крест, а оказывается, все как было, так и есть. — Она повернула ко мне лицо, но было слишком темно, чтобы я прочел его выражение.
Сперва я не понял, о чем она, а потом догадался, что речь идет о нас с ней.
— А тебе как кажется? — спросила она.
— Я об этом не думал, — ответил я. — Времени не было.
— Что ж, сейчас самое время подумать.
Мне не хотелось напрягать мозги, но как только я попытался оценить свое состояние, все само собой, без малейшего усилия, разложилось по полочкам. Мне показалось, что я гляжу в тоннель, проложенный сквозь время от кратера до Эджвилла, и вижу Кири, скачущую в одиночестве по равнине, убитого горем Бреда и самого себя так же отчетливо, как сидящую рядом Келли. Потом эти миражи померкли, и я узрел не прошлое, а словно саму истину, но не ту, в которую верил раньше, потому что та истина была, как и все остальное в моей жизни, способом приспособиться и легче прожить. Нет, новая истина была глубинной правдой, сутью моего существования, и она гласила, что чувство, которое я испытываю к Келли, — это то, что мне хочется чувствовать, результат уговоров самого себя. Так работает мозг: ты убеждаешь себя в чем-то, и часто это начинает постепенно казаться чистой правдой. На самом деле я не любил Келли — во
