«Мы вступаем в неведомую область местных обычаев», — предупреждает Линн ее восьминогий друг.
С таким же недоумением и упорным желанием перекроить все по своей мерке просвещенный европеец встречает чужеземные обычаи.
Например, культуру австралийских аборигенов, практически не известную российскому читателю.
Когда я попадал в иную среду: в Синайскую пустыню, в знойное Предсахарье, в мистические пустыни Калахари и Намиб, в чащу тропических лесов Камеруна, в безоглядные полупустынные просторы юга Мадагаскара — я тотчас чувствовал себя беспомощным в чуждом, непривычном мире. Но еще более пугала моя неспособность понять мышление и склад жизни местных жителей. Люди во многом вели себя непостижимо, иначе чем я. Ими двигала совсем другая, странная логика, и я сознавал, что судьей им никак не могу быть, что ничего не знаю о них и вижу их извне, но не изнутри, что правы именно они и что сам бы я ни за что не выжил в этом нещедром мире природы, очутись в нем один — да и все живое здесь отторгло бы меня как чужака. Снаряжаясь в дальнюю землю, надо непременно отказаться от стереотипов и попытаться понять, что в любой самой непостижимой традиции чужого народа кроется рациональное зерно.
…В этих краях ничто не напоминает привычную нам среду. Окружающее ошеломляет своей необычностью. Деревья выглядят не вечнозелеными, а вечносерыми. Их листва не полностью обновляется весной и не целиком опадает зимой. Зато облезает кора. Причем сначала она высыхает, трескается, а затем, подобно змеиной коже, сползает со стволов. Здесь все наоборот: разгар лета — в январе, а середина зимы — в июле. Звезды на небе как бы перевернуты.
Местные жители — аборигены — для первых европейцев пребывали в непонятном, похожем на прострацию безвременье, не ведавшем перемен или развития. Они не строили деревень, не возделывали землю, не пасли скот. Все живое здесь словно дремало, погрузившись в оцепенение.
Не постигнув смысла и своеобразия жизни аборигенов, пришельцы принялись истреблять их, оправдывая свое зверство «дикостью», «примитивностью» не понятого ими коренного населения, и мир стал терять колоритную самобытную культуру. Аборигены, жившие родами, кланами, племенами, спасались тем, что еще более замыкались в себе, устремляясь мыслями, всем своим существом в прошлое в поисках защиты и спасения у предков и природы. От полного вымирания их уберегла вера в силу обычая, в свою историю, любовь и доверие к своей земле.
— Они не понимают, что значит владеть землей… Большинство в Квинсленде не имеет денег. Они живут в местах, где деньги невозможно тратить. Они лишь охотятся на птиц, ящериц и ловят рыбу, — презрительно процедил однажды министр правительства штата Квинсленд по делам аборигенов и островных жителей К. Томпкинс.
В его словах сквозило полное непонимание психологии и быта коренных австралийцев. Напротив, аборигены, как никто другой, одарены чувством родной земли. В последние годы все заметнее исход аборигенов из городов на давние семейные земли: неведомая внутренняя сила безотчетно побуждает их вернуться к традиционному образу жизни.
Земля — это вся их жизнь. Она источник их существования, духовная опора индивидуальности. Окружающий мир в сознании аборигенов загадочен и полон головоломок. Число внушающих если не любовь, то страх сверхъестественных существ, которых они признают, поистине огромно. Каждая роща, водоемы, реки, скалы кишат таинственными существами. Всякое природное явление считается делом духов.
— Нас берегут погребенные в земле предки, духи которых оберегают племя. Земля единит нас с ними, устанавливая и скрепляя узы родства внутри общины. Каждый из нас принадлежит к определенному клочку земли, является его хранителем и заложником, — признавался абориген Билл Крейги.
Потеря земли вызывает болезнь, разрушает связи внутри общины, ведет к гибели рода и племени. Оторванный от священной земли предков и своего прошлого, закрепленного в мифах и легендах, сбитый с толку чужой туманной правдой, которой его учат силой, абориген теряет внутреннюю опору.
Душа человека, погребенного на чужбине, обретет покой лишь на родной земле — верят аборигены. В дни празднеств 200-летия появления белых поселенцев в Австралии премьер-министр Англии Маргарет Тэтчер приняла вождя одного из племен. Тот просил ее возвратить 2500 черепов аборигенов, вывезенных завоевателями и помещенных в английские музеи.
Эта история имела продолжение. «Задержка с захоронением головы нашего воина XIX века, которую увезли в качестве трофея в Англию более 30 лет назад, навлекла болезнь на его потомков», — утверждал в октябре 1997 года старейшина племени ниоонгар Роберт Брофо. Месяцем ранее в составе аборигенской делегации он привез голову предка, павшего в боях против британских колонизаторов в 1833 году. Воину отсекли голову, закоптили ее и отправили на антикварную выставку, а потом, 33 года назад, захоронили в Ливерпуле.
По требованию аборигенов голова была эксгумирована и возвращена на родину. Ее должны были предать земле в долине Сван близ Перта. Из-за разногласий в клане ниоонгар погребение задержалось, а с Брофо случился сердечный приступ. Два дня он пролежал в больнице, но врачи не обнаружили у него никакой болезни.
— Это винарджин (удар отрицательной энергии). Ни один белый врач не диагностирует его, — развел руками Брофо. — Когда предок упокоится в нашей земле, мы не будем больше болеть.
— История родной земли всегда с нами, — обронил как-то сиднейский адвокат-абориген Пол Коу, сын бедняка из резервации Дарэмби в Квинсленде. Скоро я убедился, что у аборигенов это так.
В потаенных пещерах они хранят тотемы и другие священные предметы, в которых обитают предки. В полутемных гротах держат совет старейшины. Со стен на них взирают изображения животных-прапредков: кенгуру, ехидны, змеи. Животное-покровитель клана — тотем. Человек не ест мясо тотемного животного, не носит его шкуры.
Один из мудрецов рисует на стене тайного убежища родоначальника племени, и тот, словно живой, занимает место в кругу людей. В этих пещерах хранится и из поколения в поколение передается по эстафете история. Письменной истории у аборигенов нет. Но разве только буквами записывают память для потомства? У аборигенов давно изобретены определенные символы для наименования племен и родов, записи важных событий — праздников, удачной охоты, голода, рождения, смерти. У каждого рода свои «летописи» — картины на эвкалиптовой коре. Чтобы приготовить «бумагу», с дерева сдирают кусок коры, расправляют его на доске, придавив плоскими камнями. Потом кору зарывают в песок, а сверху разводят огонь. Ее выкапывают уже сухой, ровной и получившей золотистый оттенок. Глиной, углем, соком трав, замешанным на жире, на лист коры наносят условные знаки: кенгуру, крокодила, извилистую реку. Понять запись можно, лишь зная правила, по которым эти фигуры сплетаются в прихотливый рисунок. Только старики способны прочесть эти иероглифы, и они же продолжают вести сегодняшнюю хронику. Память народа живет, хотя сам он и безмолвствует.
В свое время европейцев потрясла высокая выживаемость аборигенов. Они способны спать на голой земле при температуре ниже нуля. В засуху они не умирают от жажды. Биллабонги отыскивают воду в естественных скважинах, дуплах деревьев, колодцах, вырытых в пересохших руслах ручьев и речушек, добывают воду из корней малли и других деревьев. Они находят лягушек, которые перед высыханием водоема наполняют себя водой и зарываются в грязь в ожидании дождей, и пьют содержащуюся в них влагу. Ученые, отправляясь в экспедиции в глубь пустыни, брали в путь женщин биллабонг, зная их чутье на воду.
У этих людей нет ни календарей, ни часов, но они прекрасно определяют время. Наблюдая за поведением растений и животных, аборигены выработали тонкое ощущение годичных циклов. На тропическом севере они различают шесть времен года, а не-аборигены — только два сезона: дождливый и сухой. Времена года означают для них различные этапы климата, ветров, дождей, приливов, прихода и
