Одиннадцатое декабря
Я не переставала думать об «Осени» все выходные. Или об этом полупоцелуе-полуукусе. И как одно соотносилось с другим.
Должно быть, я прочитала записку миллион раз. И всякий раз, когда я заканчивала читать, пот лился по мне градом, футболка становилась мокрой. Всякий раз. Но это уже чересчур. Перегрузка нервных окончаний.
Сначала я попыталась объяснить записку с точки зрения житейской мудрости. Он написал это стихотворение, когда все еще заслуживал, чтобы его называли Мистером Съемпончик, до того как он узнал меня. Сейчас мы другие люди. Друзья. Он даже сказал мне сам, когда у нас состоялся первый разговор в его «кадиллаке», что это к лучшему, что я не прочитала эту записку.
Но чем больше я читала ее, тем больше она беспокоила меня. Потому что напомнила мне о том, как в день свадьбы Бетани что-то бросило нас с Кэлом в объятия к друг к другу. Кэл убедил меня, хотя бы на короткое время, что между нами есть какая-то связь, связь, которую он придумал для того, чтобы удовлетворить свою похоть. А что, если моя телефонная дружба с Маркусом того же рода? А что, если это нечто иное, как второй этап воплощения плана о том, чтобы сделать из меня еще один пончик?
Если мы собираемся продолжать наши беседы, должно не остаться ни малейшего сомнения в том, что наша телефонная дружба не закончится сексом. Это означает, что больше не будет никаких покусываний губ. Не будет ничего. Конечно, Маркус не способствовал тому, чтобы я нашла ответы на мучившие меня вопросы. Мне пришлось порыться подольше в своем шкафчике до утренней переклички, подождать, пока он закончит лапать Мию.
Мия. Знала ли она о том укусе? Расценивалось ли это как измена?
Когда они закончили лизаться, истощив запасы слюны, и Мия ушла, я подошла к нему. Он прислонился к шкафчику, к которому несколько секунд назад прижимал Мию. Думаю, дверца у шкафчика все еще была теплой от жара их тел.
— Я прочитала твое стихотворение, — прохрипела я. — «Осень».
Потом то, о чем я никогда не думала, что это произойдет, произошло. Маркус Флюти был шокирован тем, что я сказала.
— Прочитала? — переспросил он. — Я думал, ты потеряла записку.
— Ну кое-кто нашел ее для меня. Где, ты говоришь (тут я заговорила шепотом), мы будем лежать голыми, не испытывая стыда? В раю?
Он не открывал рта.
— Ты знаешь, что я знаю, что это означает. За кого ты меня принимаешь?
В ответ ни звука.
— Мы никогда не будем лежать голыми, не испытывая стыда, в раю.
Снова в ответ тишина.
— Мы НИКОГДА не будем заниматься сексом, — прошептала я, явно преувеличивая.
Он не открыл рта, того рта, который кусал меня.
— И я собираюсь забыть о том укусе прошлой ночью, — сказала я.
Он посмотрел мне прямо в глаза. Если бы он пристальнее посмотрел мне в зрачки, то смог бы увидеть свое отражение — свое лицо с самодовольной ухмылкой.
— Ты не смогла бы забыть его, даже если бы очень постаралась, — ответил Маркус и ушел.
Он прав. И я не знаю, ненавижу ли я его или люблю за это.
Двенадцатое декабря
Я не могла перестать думать о сексе.
Особенно тогда, когда все в школе уже занимались им, кроме меня. Я имею в виду, что даже Пепе ле Пю превратился из скунса с вечно разбитым сердцем в Пепе ле Пьюберти (скунса, достигшего половой зрелости), который уже перепихивался со своей подружкой, как мужчина, который понимает кое-что в сексе.
Неужели из-за того, что я не занимаюсь любовью, меня причислили к людям с сексуальными отклонениями?
Я вовсе не ханжа, но представить себе не могу, что меня лишит девственности просто парень, к которому я не испытываю никаких чувств. И я не занимаюсь сексом не из-за того, что меня когда-то пытался обмануть кто-то, исповедующий философию типа: зачем жениться на корове, если ты можешь получать молоко бесплатно? Я вовсе не дорожу своей девственностью как драгоценным камнем, или нежным цветком, или какие там еще избитые метафоры можно употребить, чтобы описать ее, как это делает группа «Холи Роллер». У меня просто высокие стандарты, вот и все.
Мне всегда хотелось заняться сексом с первым парнем, с которым мне удастся поговорить, как с Хоуп, или между нами возникнет та же привязанность, что и между нами с Хоуп. Большинство же парней отличают непристойное поведение, сексуальная озабоченность и банальность. (Скотти, Берк, Роб, Пи Джей и др.) С какой стати мне желать, чтобы кто-то засовывал что-то торчащее из его тела во что-то в моем теле, если я могу разговаривать с ним не более тридцати секунд? Большую часть времени они приятные и вежливые, но они ведут себя так, словно их единственная цель — залезть ко мне в трусы. Затем они становятся самыми плохими парнями. Им удалось хорошо одурачить нескольких девчонок, и, следовательно, они думают, что по нескольким десяткам девиц можно судить обо всех женщинах. (Нет необходимости приводить примеры.) Я вижу их всех насквозь. Почему же другие этого не видят?
