Нет, он не хотел торопить Меланэ. Но нашелся человек, который сделал это вместо него: в один из последних дней зимы в Центре появилась Талита.

Она одержима. Ее преследуют призраки, которых Эгон не в состоянии представить, о которых он никогда ничего не узнает. Ей лет тридцать, она истощена и молчалива. О ней удалось узнать только то, что она прибыла в эту вселенную, в этот мир около месяца назад и на протяжении всего этого времени добиралась до Центра.

В Центре всегда особенно тщательно соблюдали сдержанность во всем, что касалось личной жизни, и только наиболее старые наставники шали историю Эгона. Полностью она была известна только Тенадену. Тем не менее после нескольких дней пребывания этой Талиты в Центре Эгон ощутил вокруг себя нечто вроде осторожного молчания, уловил сдержанность, наполненную вниманием, стремление всех окружающих оберегать его…

Всех, но не Меланэ. Меланэ уклонялась от встречи с ним.

У Путешественницы были обморожены лицо и руки, что помогло Тенадену, видевшему, насколько истощена ее нервная система, убедить девушку не трогаться немедленно в путь, как она хотела. В итоге она согласилась остаться в Центре на некоторое время. И все это время она с ужасом смотрела на Эгона, когда он заходил в палату. Не прошло и недели, как Талита дрожащим голосом, похожим на сдерживаемый крик, попросила, чтобы ее лечением занялся другой.

Меланэ, очевидно, не знала, что в Центре находится очередная Талита, а если и знала, то делала вид, что ее это не интересует. Впрочем, она старательно избегала встречи с Эгоном.

Боль от шока не проходит — он не может забыть полный ужаса взгляд, которым встретила его Путешественница… Это не его Талита, точно так же, как он не тот Эгон, которому предназначен этот взгляд… но Эгон никак не может прийти в себя. Словно все рушится вокруг, а у него нет даже сил удивиться или обеспокоиться. У него нет убежища, он остался беззащитным, голым, покинутым, обезоруженным.

Через десять дней, показавшихся ему вечностью, Путешественница покидает Центр. И тут Меланэ заходит к Эгону в лазарет. Она останавливается на пороге, бормочет: «Мне очень жаль» — и исчезает. Эгон долго не может сдвинуться с места. Потом идет в сад.

Он не уверен, испытывает ли гнев или благодарность — наверное, и то, и другое одновременно. Стоящая перед ним в саду девушка несколько мгновений выдерживает его взгляд, потом резко опускается на землю у подножья соседнего дерева.

— Это была не ваша Путешественница, — говорит она, с трудом выдерживая нейтральный тон. Эгон с огорчением отмечает, что Меланэ снова обращается к нему на «вы». Он пытается собраться, подготовиться к назревающей стычке, но ему удается только подумать: «Боже, не сейчас!»

— Почему вы не сказали мне, что ее, эту вашу Путешественницу, звали Талитой?

Он не отвечает, чувствуя, как его внезапно охватывает раздражение. Ведь ответ так очевиден! За прозрачной пленкой купола медленно меняется цвет неба: день подходит к концу. Заканчивается день, заканчивается время. Двадцать три года. Она не вернется. Она никогда не вернется. Но откуда в нем эта уверенность? Появившаяся именно сейчас, а не после посещения Центра предыдущей Талитой? Или той, которая была еще раньше? Он совсем не страдает; его словно подвергли анестезии. Но он не может объяснить свое состояние. Ведь это была одна из многих Талит, всего лишь еще одна Талита. Ему пора бы привыкнуть. Впрочем, он давно привык. Талита, обожженная морозом, Талита, которая ненавидела его, которая его боялась… В конце концов, он уже думал об этом, он понимал, что подобное возможно. Стоит ли превращать это в трагедию? Ну хорошо, еще одна Талита. А его Талита… Действительно ли он ждал ее все эти годы? Можно ли продолжать любить на протяжении двадцати трех лет женщину, которая, может быть… нет, которая наверняка уже не вернется?

— Так вы занимались мною только потому, — слышит он упрямый голос, — что я тоже Талита?

Это уж слишком! «Талита! Ты совсем не Талита! Или только чуть-чуть Талита… Ты не задумывалась, почему тебя зовут здесь Меланэ?» Он старается дышать медленно и глубоко.

— Меланэ, я мог заниматься с тобой только потому, что ты не Талита. Ты — Меланэ, ты уникальна, как любой человек. Ты же видела эту Путешественницу, которая только что ушла. Разве это ты?

С удивлением он слышит через несколько мгновений, как она шепчет:

— Но это могла быть я.

— И все же это не ты, не так ли?

После некоторого колебания:

— Теперь уже не я.

— И все остальные Талиты, которых ты можешь встретить, если пройдешь по Мосту, они тоже не будут тобой, ты же знаешь это?

— Да.

Разумеется, ей нужно привыкнуть, что в других вселенных живут ее двойники. Как и тебе, Эгон, потрясенному ужасом во взгляде, предназначенном другому Эгону…

— Какая она, ваша Талита?

Обнаженная прямота вопроса поражает его и глубоко трогает.

— Хотелось бы сказать, что она совсем другая. Более полная, более… Ей ведь было тридцать пять лет, когда я встретил ее, а мне только восемнадцать…

Меланэ понимающе кивает головой — что она способна понять? Однако его уже затянуло в шестерни механизма воспоминаний, он перестает оценивать каждое свое слово и продолжает говорить. Их первая встреча в солнечной гавани, веселые краски парусов и яхт, необычное удовольствие от звука ее голоса, от ее улыбки. Потом прогулки, споры, молчание. Волшебное ощущение того, что тебя понимают, что бы ты ни болтал, что бы ты ни делал. Что тебя чувствуют, принимают, любят. Искренность, даже тогда, когда он признавался в самых болезненных, своих чувствах, в своих самых сумасшедших мечтах. И даже в спорах он всегда знал, что она на его стороне…

Однако, по мере того, как он говорит, он начинает слышать себя. И спрашивает, что же слышит Меланэ? Он всматривается в ее невозмутимое лицо. Как она воспринимает его рассказ? С улыбкой сочувствия, с недоверием… Или как «патетическую историю, способную вызвать у вас слезы от смеха»? Он прекрасно помнит, как она рассказывала о себе, с какой яростью. Он знает, что у нее есть чувство справедливости, но оно покажет себя позднее, а сейчас она не может не быть жесткой.

Он останавливается, обескураженный ее молчанием.

— И вы ждете ее вот уже двадцать три года. Он пожимает плечами:

— Да. Но за это время мне пришлось заниматься и многим другим.

— Но вы все еще любите ее.

В ее голосе отсутствуют вопросительные интонации, совсем как в первые дни. Она возвращается к старому? Или это что-то другое? Эгон вздыхает: он утратил свои способности преподавателя. Сейчас они равны. Но этот ее вопрос… Разве не об этом же он только что спрашивал себя? И он знает ответ — кстати, уже давно.

— Не так, как это было двадцать лет назад. Это любовь… любовь как бы потенциальная, в скобках. Уверенность, что если она вернется, то мы можем быть вместе; не так, как раньше, но вместе. Это реальность моего существования, важная часть моей жизни. Но это… не главное.

— А что тогда главное?

Как она ухватилась за это слово! Да, сейчас она смотрит на него с выражением какой-то неосознанной ярости. Она испытывает его. Все вернулось на круги своя.

— Главное, — отвечает он, глядя на свои руки, повернутые ладонями к собеседнице, — это жить. То, что я и делаю здесь. Это занятия со стажерами, изучение архивов, музыка, работа в саду. Жизнь. Это и дала мне Талита — возможность разумного существования в мире с самим собой. Знание того, что я нахожусь там, где должен находиться, что я стал тем, кем должен был стать. Она помогла мне сделать это.

— Уйдя отсюда.

Он улыбается, радуясь проницательности, которую не ожидал встретить у Меланэ.

— Разумеется. Полагаю, что я всегда стремился к недостижимому. И потом, у меня возникли бы проблемы с ее реальностью, если бы она осталась. Она была совсем не сахар, моя Талита, даже если учесть, что сегодня я вспоминаю самое хорошее в ней. Двадцать лет разницы между нами. Целая жизнь.

Вы читаете «Если», 2002 № 01
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату