вибрирующего под ступней, послушного малейшему движению мышцы.
Педаль напряглась и провалилась до пола почти мгновенно. Меня одновременно окатило холодным потом и долбануло перегрузкой так, что шейные позвонки затрещали, а мышцы наполнила чугунная тяжесть. Как я пожалел, что не проверил механизм, прежде чем воспользоваться им! Наверняка ручное управление бездействовало уже лет пят-надцать… Сквозь красную пелену перегрузки я увидел в иллюминатор, как заполыхала обшивка, а потом запузырилось стекло, рассчитанное на огромную температуру.
Прошла вечность, прежде чем катер начал падать на планету Репейник и перегрузки ослабли. Осталось зайти на нормальную траекторию. Я хотел убрать ногу с педали и отдать чертово управление машине, однако нога соскользнула. Тормозные двигатели взвыли, и я потерял сознание.
Я очнулся, когда, спалив тормозное топливо, катер вышел на баллистическую кривую. У меня уже не было сил бороться с этой рухлядью, и я дунул в свисток. Комп ожил, высказался о моих выходках и, развернув машину, посадил ее на маршевых двигателях.
Грунт принял нас неприветливо, но я был жив!
Я употребил обезболивающее и начал себя чинить. Остановил кровь из разбитого носа, наложил бинты на раненую левую руку, помогая себе зубами. Слава Богу, зная свою способность к приключениям, я таскал в карманах двойной запас регенератора, поэтому полил рану щедро, не жалея. Пока доберусь до места, все пройдет. Компьютеру повезло меньше — его квантовые колбы дрогнули так, что катер стал вечным памятником моей самонадеянности.
С трудом открыв заклинивший люк, я вывалил трап на скалы Репейника и выполз на него, собираясь отдышаться и сообразить, что к чему. Увиденное повергло меня в отчаяние. Вокруг, до самого горизонта, был непроходимый ландшафт — гадкие небольшие пики из твердой колючей породы. Одни пики совсем маленькие — с ладонь, другие почти по пояс, самые большие выше человеческого роста. Эти пики покрывают Репейник целиком, все его рельефы — впадины, ложбины, холмы и горы. Круглая долина, на которой расположен завод, выбита термоядерными фугасами. Туда бы меня и доставил автопилот. Да я бы и сам финишировал там без труда, не лопни тросик педали.
Я выбросил из катера амуницию Феликса и последовал за ней сам. С трудом найдя такое положение, чтобы вершины каменистых пиков не впивались мне ни в бок, ни в ногу, ни в руку, я начал цеплять амуницию. Первые десять шагов я сделал довольно бодро, следующие десять начали меня бесить. Каменные пики конусами торчали в небо, а основания прилегали друг к другу так близко, что иногда ступни заклинивало между ними. Я оглянулся назад, чтобы проститься с катером.
Снаружи он еще более походил на памятник. Раскаленные остывающие пузыри и черная рвань ожогов на корпусе мукой отдались в моем теле. Больше всего это было похоже на Мемориал Космического Разгильдяя. Правда, место не очень удачное. Много ли найдется желающих пробираться к нему через тесные скальные пики, торчащие в небо подобно колючкам?
Я стиснул зубы и двинулся дальше.
Целый день я полз по планете, как муравей по колючке репейника. Испепеляющая жара превратила путь в адову пытку, а полегчало лишь к вечеру, с приходом тьмы и прохлады. Репейник не имел природных спутников, зато звезды тут полыхали так, что при взгляде вверх становилось страшно. И еще отсюда было видно ядро галактики — прямо в зените объемное светящееся облако. Иногда я останавливался и смотрел на него, утешая себя восхитительным зрелищем.
Потом начался звездопад. У разных народов представления о падающих звездах разнятся — одни верят в исполнение желаний, другие считают, что, когда падает звезда, умирает человек. Но я-то знал причину белых росчерков в пылающем небе — компьютер добывающего завода применял лазеры буровых вместо батареи зениток. Кто мог подумать, что они подойдут для поражения орбитальных целей? Благо, молотил он не по катерам, а по болванкам, запущенным для выявления зенитной мощи обезумевшего компьютера.
Мощь оказалась внушительной и позволяла считать меня сбитым на подлете, как эти падающие звезды. Похоже, мне повезло, что я не проверил тросик педали. Никто ведь не знал об отключении автопилота и о безумной траектории, по которой я зашел на посадку. Такую — попробуй пристреляй! Не мог же компьютер допустить, что я половину пути проведу без сознания. И на Базе предположить не могли. Так что теперь я числюсь в покойниках, и никто не будет мешать мне работать. Ни шеф, ни компьютер добывающего комплекса.
Один из метеоров полыхнул особенно ярко, наверное, это был орбитальный разведчик. Я и без того уже понял, какое серьезное дело мне предстоит. Компьютер-маньяк наверняка применяет к людям садистские методы. Разве стали бы рудокопы своими руками перекраивать оборудование? По доброй воле — нет. Но компьютер может перекрыть все входы и выходы, заблокировать замки, вентиляцию, пищу, воду, электричество. Наверняка гад начал отсасывать воздух из помещений. Мне стало страшно. К тому же кончилось действие обезболивающего, начала ныть рука и сбитые ноги. Я распечатал второй, последний, тюбик и поковылял дальше, рассчитывая дойти до цели к рассвету.
Карабкаясь через скалы, как машина, я вконец сбил ноги, комбез превратился в лоскуты, но мне некогда было беречь себя. В мозгу начала пробиваться предательская мысль, что подвиги мои ни к чему и Петр Ефимович ошибся. Надо было посылать сюда Феликса, а не меня. Старый я. Отлетался. Два провала подряд. Как бы ни кончилась операция на Репейнике, меня все равно уволят, буду я сидеть в «Трех парсеках» и рассказывать молодым о подвигах Спасательной Службы. Многие будут взирать на меня с почтением. Скорее всего.
Потом я подумал, что наверняка послали второй катер, на этот раз с Феликсом. Так что мой героизм останется моим личным делом, а за самоуправство мне устроят полномасштабную головомойку. И Ефимы-чу — тоже. А прилетевший Феликс уже крушит компьютер ломом. Или кувалдой. Иначе почему в небе такая тишина?
А кстати! Как он мог сесть, если Репейник держит круговую оборону? Феликс-то не будет отключать комп, а если бы и отключил, то сто раз проверил бы все тросики, коврики, рукояточки… Но у него нет волшебной дудочки, потому что мозгов маловато. А без нее он не сядет под шквальным огнем.
И тут я вспомнил яркую вспышку, которую принял за сгоревший орбитальный разведчик. Ведь это вполне мог быть Феликс. Мне стало жалко парня. Хоть и не любил я его, но все-таки человек. К тому же он всегда мог выручить парой сотен до получки.
Взошло солнце, жаркое, злое, а до котлована оставалось еще ого-го сколько! Но я решил, что пора задуматься наконец и о свихнувшемся компьютере. Таких крупных сбоев еще не случалось, но тенденция, как бы ни открещивались программисты, была налицо. Чем тоньше становилась элементная база, тем менее стабильно проходили квантовые вычисления. Хотя нет ведь! Компьютер Репейника специально делали на дубовой базе Ф-6, значит, размеры ни при чем. Наоборот: на такой жесткой элементной базе столь тонкий программный продукт должен работать очень корректно. Сверхкорректно, я бы сказал. Изумительно должен работать. Ан нет!
Я задумался о вариантах ремонта. Ну, до портов ввода-вывода я, скорее всего, доберусь. Компьютер меня не ждет, а если и ждет, то не с этого направления. Здесь ведь черт ногу сломит! Непроходимый ландшафт — на всех картах написано. Это мне плевать, что там написано, а компьютеру нет. Для него реальностью является то, что мы подсовываем ему в качестве данных. Написано «непроходимый», — значит, пройти нельзя.
У меня кончилось обезболивающее, и я начал злиться. Болело все — рука, ноги, плечи и обожженное солнцем лицо. Не хватало только солнечного удара, но я старался держаться.
Ну хорошо, доберусь я до портов ввода-вывода. А дальше что? Анализировать код на предмет сбоев? Это один вариант. А если нет программного сбоя? Кстати, и не должно его быть, потому что неоткуда ему взяться ни при каких обстоятельствах. Во-первых, основные программные процедуры давно уже пишут машины, а они не ошибаются. Во-вторых, большинство процедур являются библиотечными и копируются бесчисленное количество раз, тем самым проходя «проверку на вшивость». Так что сбойного кода там быть не может, а потому нет смысла тратить время на проверку.
Значит, лезть надо в железо, как Петр Ефимович и полагал. А в железе я действительно дока. Скорее
