дома старших, расспросит, поговорит обо всем и так умно ведет с ними беседу, так сладко говорит, что тем хочется и в другой раз прийти к ним в дом.
А какой чудный у нее был голос, как она пела песни!
Однажды утром дед Славчо, окончив нее дела во дворе, уселся у огня; покуривая трубочку, а Райка пошла в сад поливать цветы, беззаботно напевая веселую песню. И так сладко, так хорошо она пела, что дед Славчо, старый дед Славчо, слушая ее, прослезился. Часто зимними вечерами, сидя с матерью за работой, Райка запевала: «Милен говорит Милице», или: «Любят друг друга Бале и Янка», или какую-нибудь другую песню, — так, верите ли, люди останавливались под окнами послушать ее.
При всем том Райка была скромной и застенчивой. Бывало, вечером, взяв с собой белые ведра, идет она по воду, аккуратно одетая, с цветком в волосах. У их ворот в это время собирались обыкновенно пожилые люди, потолковать о том о сем. Она, проходя мимо, всегда им поклонится и скажет: «Добрый вечер». Возле чешмы{90} и на мостике девушек поджидали парни, чтобы попросить у них напиться. Райка и им скажет: «Добрый вечер», но так тихо, что почти и не слышно, а глаз на них так и не подымет и не посмотрит ни на кого. Если какой-нибудь парень остановит ее и попросит воды, она застыдится, покраснеет. Заговорит он с ней, спросит о чем-нибудь, она тихим голосом ответит, а сама смотрит в землю.
И если бы вы знали, какой хозяйкой была Райка, как любила они порядок! Стоило войти к ним во дворик, тот, что перед томом, сразу чувствовалось: здесь трудились девичьи руки. Дворик чисто выметен, ничего не валяется на дороге, все убрано, все на своем месте. Стены вымазаны глиной, белой, как известка, чуть повыше земли красной глиной проведена прямая, словно по шнурку, полоса, рядом с ней другая, тоже ровная, как по ниточке, но желтая. По углам и возле крыльца красной и желтой глиной разрисованы, разные узоры — для красоты.
А зайдешь к ней в садик, глазам своим не веришь! Когда разбила она все эти клумбы да грядки и посадила столько цветов? Здесь красные и белые розы, огороженные со всех сторон низенькими вечнозелеными буксами, каждый кустик подстриженный, аккуратный, как букет. Там махровые и простые мальвы. Возле них целая клумба розовых и белых маргариток. Тут грядка гвоздики всех сортов, по краям ее пестрая полоса стамбульского цвета и фиалок, а по углам насажены левкои. Поодаль — лилии и златоцвет, а вокруг все усыпано тюльпанами, анемонами и гиацинтами. Вдоль забора — грядка дикой герани и божьего древа, словно каймой окруженная ярким первоцветом. А чуть подальше… Да разве все перечислишь? И все здесь так прибрано, так нарядно, что, кажется, век глядел бы да радовался на этот садик.
Райка любила и почитала деда и старалась, во всем ему угодить. Она по глазам узнавала, чего он хочет, и старалась сделать все раньше, не дожидаясь, пока он окажет: «дай то» или «сделай это». Дед любил, чтобы домашние трудились наравне с ним, чтобы работа у всех кипела в руках и все делалось вовремя. И Райка хлопотала целый день и знала время для работ по хозяйству и для разных женских рукоделий. Станут обедать или ужинать, Райка все принесет, и только после того, как дед перекрестится и примется за еду, она тоже присядет, но тут же торопится встать, раньше, чем он кончит. А если в доме гости, то и вовсе не сядет за стол. Вечером Райка приготовит рано деду постель и, пока он крестится перед иконостасом, ждет возле его кровати с домотканым одеялом в руках. Когда он ляжет, укроет его, промолвит: «Спокойной ночи, дедушка» — и только после этого сядет с работой подле матери.
Вот какая внучка была у деда Славчо!
Как-то раз у Славчовых рыхлили кукурузу. Работали у них в поле десять девушек, все ровесницы Райки. А знаете вы, как красиво и весело бывает в поле, когда выйдет туда сразу столько молоденьких полольщиц? Не умолкают песни, нет конца шуткам и смеху. Эх, до чего я люблю носить в поле обед женщинам и, растянувшись на мягкой зеленой траве у ручья под развесистой вербой, смотреть на них, когда они опять возьмутся за мотыги! Слушаю их песни, смех и веселые возгласы и не могу наслушаться! Да ведь какие же песни поются у нас в поле! Есть ли на свете что-нибудь краше их? Запоют они:
Или, заметив издали какого-нибудь парня, дружно зальются в пять-шесть голосов:
Или:
Легкий, прохладный ветерок разносит их песню по всему полю, и, кажется, ничего не надо тебе, только бы слушать их. И ты слушаешь, слушаешь, и так легко и хорошо становится на сердце, что и передать нельзя! И если ты все еще лежишь на траве, что-то вдруг словно сорвет тебя с места. Вскочишь, смахнешь шапку с головы, подбросишь ее в воздух да как закри-и-и-чишь сколько хватит голоса, — и на душе становится еще веселей!
Был полдень. Девушки, работавшие у Славчовых, кончили обедать, и дед Славчо седлал коня, собираясь ехать обратно. Райка уложила в переметные сумы все, что можно отвезти домой, потом увязала в скатерть и отнесла в сторонку то, что требовалось оставить для полдника. Как только Славчо тронул коня и поехал в село, Райка взяла белое ведерко, зеленый глиняный кувшин и железный ковшик. Донка Геговичина, лучшая Райкина подружка, взяла другое ведро и большой широкогорлый кувшин, и они вдвоем пошли вниз к источнику набрать холодной воды, пока остальные девушки спят.
Солнце стояло над самой головой. Зной и духота были, как на Петров день, невыносимые. Все вокруг затихло и попряталось от жары: ни птица не запоет, ни ветерок не повеет. На вербе, что росла рядом с кукурузой деда Славчо, не шевелился ни один листок. Лишь откуда-то издали доносилась протяжная, печальная песня женщин, для которых обед еще, видно, только готовился.
Когда Райка с Донкой подошли к источнику, там никого не было, только сгорбленное сливовое дерево склонялось над ключом. Кто-то посадил его здесь, чтобы оно укрывало источник от знойных лучей да
