брата, который после этого долго пролежал больной.
Раннее утро. Все кругом безмолвствует. Выхожу на дорогу. Нигде ни души. Возвращаюсь в дом. Отец сидит у очага и беспокойно курит трубку. Мама принимается то за одно, то за другое, но и у нее все из рук валится. Старший брат нетерпеливо расхаживает по кухне из угла в угол. Я не могу усидеть на месте. Опять выхожу на улицу. Вижу, сверху идет старик турок по имени Амза. Сгорбленный немного, он неторопливо спускается вниз, опираясь на посошок. Я иду в дом и сообщаю об этом матери.
— Видать, один-одинешенек остался он на селе, горемыка, — сжалилась она над ним.
Вдруг слышу — скачут по мостовой. Бросаюсь к калитке. Явно встревоженный Амза повернул обратно. Вышла на улицу и невестка Димитрица. Она тоже взволнована.
— Кто это, что за люди проскакали верхом, Амза-ага? — спрашивает она у турка, который остановился, тяжело дыша.
— Да они, молодка…
— Кто они?
— Московцы, кто же.
— Московцы? — переспрашивает она в крайнем удивлении.
— Московцы!.. — кричу я. По телу у меня пробегают мурашки.
— Московцы, они, они! Узнал я их. Видел их на войне под Силистрой. Они, это они! — И, сжимая дрожащей рукой свой посошок, он побрел дальше вверх по улице.
Высыпают женщины и из других домов. Сбегаются дети.
— Московцы, московцы пришли! — с волнением рассказывает невестка Димитрица.
— Это московцы так пронеслись, говоришь?
— Да они, кто же еще!
— Московцы, московцы, — волнуются все.
Но вот вдали опять слышится конский топот. В нижнем конце улицы показываются всадники и мчат во весь опор. Мы разбегаемся. Я бросаюсь к калитке и приникаю к щелочке в воротах. Но не успел ничего разглядеть — они вихрем пронеслись мимо. Я перебегаю к верхней калитке, чтоб увидеть, куда они поехали. Вижу, остановились у чешмы. Их двое — в высоких шапках, с ружьями за спиной, с длинными пиками в руках. Перед нами Босой Доко с верхней улицы. Я бегу туда.
— Есть турок, братушка? — спрашивает один из всадников Доко, а тот снял шапку, зажал ее под мышкой и дрожит с перепугу всем телом.
— Что говоришь? — и смотрит на них сам не свой.
— Турки, турки, есть турки? — вмешивается второй.
— Турки? Есть… а-а, нету, нету… — Совсем запутался Доко.
— Нет турок, нет, — добавил и запыхавшийся Ненко хаджи Попов, только что выскочивший из своего дома. Подходят и другие люди. Сбегается детвора.
— Ты турок? — задает вопрос другой всадник, наклоняется и снимает фес с головы моего друга Лукана Ненова, который, зазевавшись, подошел к нему почти вплотную.
— Я? Нет, я не турок, — испуганно говорит Лукан. — Я болгарин, христианин… — И, кто знает, как это взбрело ему на ум, возьми да и перекрестись.
— Ты — болгар? Долой феска! — И всадник разрывает его феску и швыряет на землю. Тут все мы, мальчишки, столпившиеся вокруг, стаскиваем с себя фески и тоже бросаем под ноги.
— Вот так, вот так, братушки! — одобряют смеющиеся московцы и, пришпорив коней, вихрем несутся на верхний край села.
Прибежав домой, я кричу от калитки: — Мама, мама, московцы пришли, московцы!
Мать выходит на галерею и в удивлении переспрашивает:
— Вправду пришли?
— Пришли, говорю тебе! На больших конях, в высоких шапках, в руке у каждого длинное копье…
Вот бы тебе увидеть…
— Мы тоже видели их, — с весёлой усмешкой объявляет старший брат, стоя у выхода.
— Видели?.. Откуда вы могли видеть?
— Из окна…
Это несколько сдерживает мой восторг. Но я не унимаюсь:
— А я слышал, как они разговаривают.
— Сам слышал?
— Да. Что они говорят, все понятно.
— Все, все? — удивляется мама.
— Понятно, известное дело, они же славяне, как и мы, — поясняет брат, спускаясь с лестницы, и бежит к нижней калитке. Я за ним. Мы выходим на улицу. Там уже собралось много обитателей нашего квартала: мужчин, женщин, детей. Все в веселом, радостном настроении, толкуют только про московцев.
— Я их собственными глазами видел! — похваляюсь я с гордостью.
— Где, где ты их видел?
— Вверху, у чешмы.
— И я их там видел.
— И я! И я!.. — разом отозвались несколько мальчишек. И мы заводим разговор о том, какие они из себя.
Кто-то прибегает с нижней окраины.
— На базаре множество русских! Все на конях. Пошли посмотрим.
— Идем, идем! — И мы, мальчишки, мчимся вниз. Возле своей калитки появляется учитель Симон.
У него удивленный вид.
— Русские, учитель Симон, русские пришли!
— Русские? — глаза его засветились. Он выходит на улицу и тоже торопливо шагает вниз.
— Фес сбросьте, учитель, — советую я ему. — Потому что тех, кто в фесах, русские принимают за турок.
— Вот как? — усмехается он и, сняв с головы фес, сует его в карман. Обогнав учителя, мы устремляемся вперед. Всюду у калиток народ. Все в радостном возбуждении.
Вот и базар. Здесь и верно полно русских солдат, все верхом, лошади крупные. Высокие копья солдат издали напоминают лес… Женщины, собравшиеся со всего околотка, с сияющими лицами подают русским хлеб и всякую снедь. Лилов трактир открыт, оттуда выносят половницы{95} и большие чаши с вином. А русские твердят: «Спасибо, братушка! Здравствуй, братушка», — и с улыбкой удовольствия принимают предлагаемые угощения. Слово «братушка» начинает мелькать и в обращении к ним наших: «Заповядай{96}, братушка, возьми и это, братушка!» — и все повторяют: «Здравствуй, братушка! Здравствуй, братушка!..»
Несколько в сторонке один русский, одетый лучше других, с какими-то полосками на плечах, как видно, их предводитель, о чем-то разговаривает с двумя-тремя мужчинами. Я подбираюсь к ним. Наши пытаются что-то объяснить ему, но он никак их не поймет. Приходит учитель Симон, запыхавшийся, с непокрытой головой.
— Поди сюда, учитель, да растолкуй ему, а то мы, хоть и понимаем его, но что-то разговор не клеится.
Учитель Симон включается в беседу. Русский с блестящими полосками на плечах спрашивает его о чем-то. Учитель Симон отвечает на ломаном болгарском языке. Русский и его не понимает. Пришлось учителю изъясняться по-церковнославянски.
— Так, так! — говорит русский с удовлетворением. Теперь он его понимает. Русский прикладывает руку к фуражке — благодарит его. Затем, обращаясь к солдатам, кричит им что-то. Солдаты быстро выстраиваются и замолкают. Он пришпоривает коня. Все пускаются вслед за ним вниз и поворачивают направо по пути на Лыжене. Мы с восторгом смотрим им вслед, пока они не скрываются из виду.
— Это казаки! — замечает кто-то многозначительно.
— Казаки, говоришь?
