Михалаки Георгиев
Мелом и углем
Как-то раз, объезжая летней порой один из западных округов нашего отечества, я вынужден был заночевать в селе Сврачево. Оно принадлежит к околии, носящей то же название, что и окружной город. Мой возница, бай Гето Пуяк, отпряг лошадей, постлал сена в телегу и покрыл его дерюгой, — это должно было служить ему постелью. Облокотившись на стойку в корчме местного священника, он опрокидывал один стаканчик водки за другим и при этом препирался с подносившим ему корчмарем, обвиняя священника в скаредничестве за то, что тот не держит настоящего товара, то есть водки покрепче.
— Мало, что ли, на душе у него других грехов? — говорил бай Гето. — Только этого не хватало!
Потом, опрокинув еще стаканчик, сделал кислую мину, громко откашлялся и прибавил:
— Родился разбойником, а его взяли да в попы поставили. Ну какой из него поп, прости господи? Грех один!.. Кто от него какое добро видел? Кого ни окрестит, все такими же угорелыми да озорными вырастают. Кого ни обвенчает, никому счастья нет. Кого ни отпоет, — каждый, глядишь, упырем обернулся. Вот все его художества.
— Что ты, что ты, душа моя Гето! Что ты, голубчик! Батюшка хороший человек. Право, не знаю, за что ты его так… Ну, чем водочка плоха, родной мой? Погляди: так цепочкой пузырьки и поднимаются, — уговаривал корчмарь дядя Кузман моего возницу, цедя водку с такой высоты, что получалась требуемая цепочка пузырьков.
— Будь он неладен и с цепочкой со своей, — сердито ответил бай Гето и, сплюнув сквозь зубы, прибавил: — Вы ведь оба с валахами компанию водите… и как этот бродяга старостой стал, так все село застонало… Уж коли взялись разбойничать, так шли бы в лес и занялись бы этим почтенным ремеслом по- настоящему… А о себе я так скажу: лучше мне в лесу с медведем повстречаться, чем с твоим попом на дороге.
Судя по блеску в глазах бая Гето, эта беседа продолжалась бы и дальше, и я, согласно пословице, утверждающей, что устами младенцев и пьяниц говорит истина, узнал бы кое-что из тех трагедий, которыми полна жизнь Сврачева, если бы внимания бай Гето не отвлекло некое происшествие. Одна из его лошадей вдруг громко заржала, и из конюшни послышался стук копыт. Бай Гето побежал узнать, в чем дело: оказалось, что жеребец попа отвязался и стал лягать его Буланого. А Буланый у бай Гето бы правой лошадью в паре. Это происшествие еще больше обозлило бай Гето против попа, по адресу которого хлынул целый поток крепких эпитетов и всяческих поношений. Он не прекратился даже после того, как бай Гето улегся в телегу на ночь. Видимо, водка, — хоть, по его словам, и плохая — все же утолила его голод, так как он лег, не поужинав, и вскоре из телеги раздался такой богатырский храп, что, пока я закусывал, сидя у дверей корчмы, мне все казалось, будто где-то на соседней лесопилке работает какая-то огромная пила.
Наступило утро, пора было ехать дальше. Я собрался и сел перед корчмой пить черный кофе, поданный мне дядей Кузманом. Тем временем бай Гето смазал колеса телеги дегтем, починил расшатавшиеся спицы, запряг лошадей и предстал передо мной с кнутом в руке. Наклонив голову направо и указав глазами на телегу, он коротко объявил:
— Едем!
Надо вам сказать, что это было первое слово, которое я от него услышал за целое утро, с тех пор как встал. Всю работу с телегой и лошадьми он проделал молча, угрюмый и хмурый, не забывая, впрочем, через каждые две минуты сплевывать сквозь зубы. Это была одна из самых постоянных его привычек. Молча вывел он лошадей из конюшни и, поставив их у передка телеги, начал запрягать; молча кинул им под ноги сена, молча отвязал от задней оси ведерко с дегтем, потом опять повесил его на место; молча взял топор и постучал по телеге в тех местах, которые нуждались в починке; молча мигнул малому, чтобы тот вынес ему стопочку раскритикованного вечером напитка; молча опрокинул эту стопку себе в глотку; потом, уже сидя в телеге, все так же молча взял вожжи, привстал и стегнул лошадей кнутом, завязанным многочисленными узлами.
Корчма священника стоит у самой околицы, и нам надо было проехать через все село, чтобы выехать на дорогу. Со всех сторон — и слева, и справа — бай Гето приветствовали знакомые: «Счастливого пути, Пуяк!», «В добрый час, Гето!» Вместо ответного приветствия бай Гето поворачивал голову то направо, то налево, ударяя кнутом то правую, то левую лошадь. Мне стало жаль бедных животных, владелец которых усвоил столь странный способ отвечать на добрые напутствия знакомых, и я сказал ему:
— Зачем ты бьешь коней, бай Гето? Ведь они и так бойко бегут. Пожалей их.
— Да как их не бить, бездельников? Им бы пашами в Стамбуле родиться, — ответил бай Гето и, еще раз сплюнув сквозь зубы, яростно завертел кнутом.
Лошади рванулись и помчались вперед. Я, конечно, ничего не сказал по поводу философии бай Гето относительно обмена ролей между наделенными даром речи и бессловесными тварями.
Мои размышления на эту тему были прерваны резким выкриком бай Гето, словно кто ткнул его колом в бок. При этом он не упустил случая сделать чувствительное внушение лошадкам с помощью кнута, чтобы сорвать на них зло. Не зная, чем вызван этот приступ гнева, я приписал было его действию утренней стопочки, но вскоре увидел, что ошибся.
— Чтоб сам сатана тебя в преисподней встретил, бес проклятый! Чтоб тебя крючьями туда затащили, черкес, разбойник! — загудел бай Гето протяжно.
Затем, послав еще несколько сильных выражений по адресу какого-то неизвестного, опять сплюнув и хлестнув лошадей, он стал поспешно сворачивать в сторону. Всмотревшись пристальней, и заметил, что навстречу нам в облаке пыли скачет всадник. Не считая это обстоятельство достаточным основанием дли того, чтобы сворачивать с дороги, я не без удивления осведомился у бай Гето, почему он так поступил.
— Не видишь разве, что сам дьявол мчится нам навстречу? — обиженно ответил бай Гето, указывая кнутом на всадника.
— Какой дьявол, бай Гето? Что с тобой? В уме ли ты? — спросил я возницу.
«На самом деле, — подумал я, — уж не свихнулся ли он от этих вечных выпивок?»
— Да вон он, дьявол. Неужто не видишь? Весь как есть перед нами, проклятый… Разве к добру попа встретить? А ведь это такой поп, что его сам сатана боится!.. Сколько народу догола раздел, сколько христианских душ загубил… И меня — вот как я есть перед тобой — бобыля, и того не пожалел: ровно двести тринадцать и три четверти гроша у меня выманил, ободрал как липку; легко сказать, четыре тюка козьих шкур, ровнехонько пятьдесят восемь штук купил, а денежки — пиши пропало; от него сроду еще никто гроша ломаного не видал. Пусть на шею их себе повесит и в пекле красуется!.. Да разве он меня одного обидел? Кого ни увидит, сейчас оберет. Из-за него все сврачевцы, да и из окрестных деревень словно пескари на сковородке жарятся. Вертит ими, как хочет!
Для наглядности бай Гето повертел в воздухе указательным пальцем правой руки и продолжал:
— У скольких скотину и домашнюю утварь за проценты продал, у скольких пашню и луга отнял, сколько домов разорил, сколько детишек плакать заставил разбойник этот вместе с кметом. Но, коли есть на небе господь, он, — может, хоть и не скоро, — а только за все взыщет, не простит!..
Пока бай Гето сообщал мне эти факты из биографии сврачевского священника, последний уже поравнялся с нами, и я кинул на него взгляд, желая рассмотреть набожную физиономию столь знаменитого священнослужителя. Под батюшкой была прекрасная, крупная гнедая лошадь. Крепкую ременную узду украшали желтые бляхи. К седлу, покрытому грубошерстным сукном темно-пепельного цвета, были приторочены переметные сумы. Потником служил синий коврик из козьей шерсти. Батюшка сидел на коне так ловко и непринужденно, что ему могли позавидовать многие кавалеристы. Он едва касался желтых стремян носками сапог, доходивших ему до колен. На нем были узкие белые брюки из абы и узорчатый кафтан. Красивый лиловый пояс обхватывал его могучую поясницу. Поверх всего был накинут длинный белый балахон из абы, без рукавов. Ворот холщовой рубахи стягивали два белых пеньковых жгута. Черная как смоль, взлохмаченная борода до самых ушей придавала ему вид дикой мужественности. Довольно длинный нос с горбинкой напоминал орлиный клюв. Над черными, горящими, как уголь, глазами изогнулись черные брови, такие густые и широкие, что вполне могли бы служить порядочными усами какому-нибудь юноше. Концы их на висках загибались кверху. Высокий, правильной формы лоб был полуприкрыт черной
