Бабушка Перва умолкла и, словно окаменев с поднятым вальком в руке, уставилась глазами в одну точку. Никак не могла вспомнить, что было дальше. Все словно тонуло в тумане, неясное, неопределенное… Кончился на этом сон или нед она сама не знала. Видимо, устав держать валек, старуха положила его на камень, поверх белья. Это движение заставило ее вернуться к действительности, и она, еще раз вздохнув, прибавила упавшим голосом:
— Такой сон не к добру, сама знаю. Кто тут что сказать мне может?
Бабушка Митра выслушала рассказ от слова до слова, глазом не моргнув, пальцем не пошевелив. Казалось, она грезит наяву. Потом, словно очнувшись, откашлялась, покачала головой и промолвила:
— Видишь ли, Перва, дочка милая… Случается, конечно, что врут сны… Но этот… в ночь на субботу… Уж и не знаю, что тебе сказать… Только дай бог, чтобы добром обернулся…
Бабушка Перва окончила стирку и вытащила белье на берег, чтобы разостлать на лугу. Наклонилась, отжала мокрый подол своего платья и принялась выжимать белье.
Бабушка Митра поглядела на солнце и, опершись на посошок, встала. Больше она не сказала ни слова. Я тоже поднялся и, прячась за ветвями ивняка, стал пробираться к мельнице. Там я сел на полуотесанный ствол бука, из которого, видимо, готовили жёлоб. До меня, донесся голос бай Гето, разговаривавшего с дедушкой Колю. Так как они шли по направлению ко мне, слова их становились все яснее. Прислушавшись, я разобрал следующее:
— Чуть не весь божий день провозился со мной. Добрый ты человек, да зачем же мне у тебя хлеб отнимать?.. Только, знаешь, дедушка Колю, добрый ты, братец, да сам добра не увидишь! Я сколько лет добро делал, а счастья не знал. Так уж оно повелось, с тех пор, как свет стоит! Может, там, наверху… когда-нибудь… А здесь — на этой земле горемычной… ничего не жди хорошего.
По привычке бай Гето плюнул сквозь зубы, а дедушка Колю ответил:
— Конечно, Гето… Это ты правильно говоришь… Только я, к примеру сказать, так понимаю: делай добро, а там будь что будет…
Наконец они подошли так близко, что бай Гето заметил меня. Он подмигнул мне, чтоб я вставал, и, показав глазами на солнце, произнес свое: «Едем!» Я выслушал от дедушки Колю пожелание счастливого пути, поблагодарил его, как мог и чем мог, и направился к телеге. Ни одной из старух при этом не было. Описав полукруг своей искалеченной ногой, дедушка Колю повернулся, чтобы проводить нас до дороги.
Увидев, что сломанное дышло связано веревкой, я спросил бай Гето, в состоянии ли оно выдержать путешествие. Он только слегка присвистнул, заметив:
— Еще как выдержит-то. Будто в почтовой карете покатим.
Мне не оставалось ничего другого, как поверить ему, и я уселся в телегу. Бай Гето тоже влез, взял в левую руку поводья, правой взмахнул кнутом и гаркнул:
— Нно-о-о!
Почти на полпути между Сврачевым и соседним селом Вирни-Нос, на берегу речушки между двумя затонами, притулилась корчма дедушки Пунё Мигало. Дедушка Пунё — человек пришлый. Он поселился в этих местах еще во время Севастопольской войны и женился в Сврачеве. С божьей помощью обзавелся детишками, скотинкой, сколотил хибарку и определив ее под корчму, которая теперь известна во всей округе под тем же названием, что и хозяин, — Мигало.
Не буду вам описывать наружность дедушки Пунё, так как она ничем особенно не примечательна. Он не низок и не высок; ни худ, ни толст; ни весел, ни угрюм. Лицо у него такое, как у всякого раба божия: какое господь дал! Конечно, и в дедушке Пунё есть кое-что отличное от других: например, вид он имеет полусонный, ходит так медленно, словно ноги у него свинцом налиты, шею поворачивает с трудом, мало говорит и много зевает. Кроме этих свойств, дедушка Пунё имеет еще привычку постоянно мигать. Сам ли проронит, слово, обратится ли кто к нему, поразит ли его что-нибудь неожиданное, — он сейчас же замигает быстро-быстро. Перед тем как выпить вина из баклицы или водки из кувшина, он прежде перекрестится три раза и, пока в горле у него булькает, веки его так и пляшут. А в общем дедушка Пунё неплохой старичок.
Было уже далеко за полдень, когда бай Гето остановил лошадей перед корчмой дедушки Пунё. Первым встретил нас огромный пес, величиной с теленка, кинувшийся к нам со страшным лаем. Бай Гето успел распрячь лошадей, когда дверь корчмы приотворилась и из нее высунулась голова дедушки Пунё.
По слипающимся глазам дедушки Пунё я догадался, что он отдыхал в холодке, не мигая, то есть, попросту говоря, спал. Вслед за головой появился весь корпус дедушки Пунё. Жмурясь и протирая глаза руками, дедушка Пунё зевнул, почесал себе спину и только после этого двинулся к телеге.
Из его разговора с моим возницей я понял, что они довольно коротко знакомы.
— Бог в помощь, Мигало!
— Дай тебе боже счастья да добра телегу, Пуяк! — отвечал дедушка Пунё, не упуская случая мигнуть три раза.
— Овсеца да сенца коням у тебя не найдется?
— Может, и найдется, — сказал, мигая, дедушка Пунё.
— А нам, к пример, у пожевать там чего найдешь? — спросил Пуяк, осклабившись, как цыган, которому приснился слоеный пирог.
— А для вас чему быть? Здесь ведь не большая дорога, где знаешь, что обязательно гости будут и надо для них припасы держать, — возразил дедушка Пунё, не только замигав, но еще и зевнув вдобавок так богатырски, что петух, рывшийся поблизости в навозной куче, отпрыгнул в сторону, видимо, испугавшись, как бы хозяин не проглотил его живьем.
— Не может быть! Неужто так-таки ничего и нет? — сердито спросил бай Гето. — Ни цыпленка, к примеру, ни яичек, как водится, — ровно ничегошеньки?
— Как не быть? Не обидел господь! Да беда в том: огня нету! — мигая, ответил дедушка Пунё.
— Огня нет!.. Выходит, дров нет? Или рук, что ли? — продолжал допытываться Пуяк, сплюнув сквозь зубы.
— Перекрести себе лоб, Пуяк, я тебе святой водицы дам, — иронически промолвил дедушка Пунё и, мигнув, с ехидной улыбкой прибавил: — Да разве в таком пекле огонь разводят? У тебя, бедняги, видно, тут вот маленько не того…
И он постучал пальцем себе по лбу, подтверждая этим необходимость в святой воде для Пуяка.
Выслушав этот обмен мнениями, я пришел к выводу, что приятным разговором сыт не будешь, и решил закусить всухомятку чем-нибудь из дорожного запаса, уделив кое-что и своему вознице.
Устроившись в одном из уголков корчмы, где было попрохладнее и куда дедушка Пунё принес мне вина, я приступил к трапезе. Через некоторое время послышался собачий лай, из чего я заключил, что к дедушке Пунё едут новые гости. Действительно, скоро дверь отворилась, и в горницу вошло человек десять крестьян, так что в ней сразу стало полно народу.
Среди этих обыкновенных, скромных на вид людей выделялся один, внешность которого невольно бросалась в глаза. Это был полный, высокого роста мужчина с длинными руками и длинной шеей, на которой, казалось, очень слабо прикреплена трясущаяся голова. Рыжие волосы и усы его топорщились, как щетина у свиньи. Изрытое оспой лицо было красно и одутловато. Глаза смотрели искоса и бегали так, что взгляд невозможно было поймать. Одежда незнакомца, в общем такая же, как у остальных крестьян, была, однако, новее, лучшего покроя и более яркой расцветки, из чего можно было заключить, что он занимает более высокое положение. Вообще все в этом, человеке как бы говорило: «Поглядите на меня, вот я каков!»
Так как я уже пообедал, то вышел во двор посмотреть, что делает бай Гето, да расспросить его, не знает ли он вновь прибывших и кто этот человек, который выглядит их руководителем. Я нашел бай Гето в таком же дурном расположении духа, в каком он был накануне вечером из-за плохо пузырившейся водки кума.
Когда я спросил, в частности, относительно того рыжеволосого, бай Гето поглядел на меня пристально и сердито промолвил:
— Эх, господин, зачем тебе с волком брататься и с медведем детей крестить?.. Разве не видишь, что это разбойник?.. Ведь у него веревка на шее!..
И, не давая никаких объяснений, плюнул сквозь зубы, а потом прибавил;
— Дышло опять развязалось; пойду поправлю. Да и лошадей выкупать нужно… Скотина, конечно, да
