больше: при смене власти они всякий раз становились ожесточенными врагами павших идолов, как требовали от них обоих политический такт и характер их политических убеждений.
Скажу также несколько слов о самой фамилии «Виловский». Корень ее достался ее носителю по наследству от отца, а окончание он прибавил сам согласно последней моде. Разве мы не рабы моды? Отец Виловского звался Гаджо Лучевым, но ему дали прозвище «Вила».
Прозвище это он получил от своих знакомых в связи с одним происшествием, случившимся между ним и одной молодой крестьянкой, убиравшей в качестве батрачки сено у него на лугу. Бай Гаджо был натурой увлекающейся; желая дать хорошенькой крестьянке наглядное доказательство своего расположения и совершенной преданности путем непосредственного прикосновения, он нежданно-негаданно получил от этой неблагоразумной особы отпор: она завертела вокруг себя вилами, которые держала в руках. С тех пор бай Гаджо и получил свое изящное прозвище, так удачно перенесенное его достойным сыном, уже в виде фамилии, на все гаджево потомство.
Только мать Виловского, тетушка Бона, всегда морщилась от этой облагороженной ее сыном фамилии и кидала косой взгляд на бай Гаджо всякий раз, как получала от милого дитятки письмо с подписью столь благородного происхождения.
Виловский отправлял должность мирового судьи в упомянутом окружном городе уже несколько месяцев. За это время он успел приобрести популярность среди местного населения как в сфере общественной жизни, так и в сфере судебной практики. В обществе он прославился тем, что, во-первых, широко покровительствовал всем местным шантанным певичкам, число которых благодаря этому значительно возросло; во-вторых, создал и укрепил политическую партию, к которой сам принадлежал; в третьих, помимо того, что наделал много долгов, дал пример весьма либерального отношения к понятиям «твое» и «мое». Что же касается его популярности в сфере судебной практики, то я приведу один только факт, о котором до сих пор рассказывают в этом городе.
Вот как было дело.
Турок, по имени Баба-Бекир, старик лет семидесяти пяти, вступил в спор с одним членом ремесленной гильдии, которому продал кожи в кредит, а тот, когда наступил срок, отказался платить, утверждая, будто заплатил в момент сделки. Став жертвой столь бессовестного обмана, Баба-Бекир решил воспользоваться своим правом прибегнуть к защите суда и, расспросив, где находится конак кадии {100}, постучался в двери местного мирового суда. Увидев в зале лишь господина Виловского, он стал искать глазами, нет ли кого другого. Убедившись, что больше никого нет, он подошел к мировому судье и предложил ему наивный вопрос:
— Где твой отец, паренек?
Кинув на турка сквозь синие очки не особенно ласковый взгляд, Виловский не без удивления осведомился, о каком отце тот его спрашивает.
— О твоем отце или кем он тебе приходится. Словом, о том, кто судит: о кадии, — спокойно ответил Баба-Бекир.
На щеках мирового судьи выступил легкий румянец. Толстые губы его сперва пожелтели, потом посинели — признак гнева! — и он грозно закричал на растерявшегося турка:
— Ты что? Ослеп, старый бездельник? Не видишь разве, что я и есть судья?
Бедный Баба-Бекир, который не мог поверить, чтобы такой мальчишка был кадией, решил, что не так понял или ослышался, и повторил свой вопрос:
— Не смейся надо мной, паренек. Я — старый человек, у меня беда. Я не шутки шутить от нечего делать сюда пришел… Скажи мне, прошу тебя, где кадия?
Виловский схватил со стола колокольчик и стал звонить рассыльного, чтобы тот выбросил «этого идиота» из комнаты. Только когда рассыльный вытянулся в струнку перед своим повелителем, покорно выслушал приказ и поклонился, Баба-Бекир поверил в возможность невозможного: закусил губу, взял себя за длинную белую бороду и вышел вой, не проронив ни слова. Потом он вызвал своего должника в собрание мастеров гильдии и объявил ему, что если у него есть совесть и он бога боится, то пусть выплатит сколько- нибудь в покрытие долга: «Потому не хочу я, мол, позорить эти седины (он потрогал свою белую бороду)… не хочу перед людьми срамиться, чтобы меня молокососы судили!»
Баба-Бекир долго не мог взять в толк, как это может быть такой абсурд, чтобы безбородые мальчишки занимали должность кадии! У него был приятель, староста портняжного цеха Выло, и он решил прибегнуть к помощи старого друга, чтобы выяснить этот казавшийся ему неразрешимым вопрос.
— Ты скажешь мне прямо, мастер Выло, коли я у тебя кое-что спрошу? — осведомился он.
— Конечно, скажу. Отчего не сказать? — ответил дедушка Выло.
— В вашем законе так написано или это от московца к вам такой обычай перешел, что ребята у вас кадиями бывают?
Дедушка Выло пожал плечами, уставился на иглу, которой шил, и только через несколько минут промолвил:
— Не припомню хорошенько, Бекир-ага, — только сдается мне, будто кое-что от московца перешло, а кое-что и нами приписано.
Господин Виловский вошел в зал суда, накинул шнур от судейского значка себе на шею, откашлялся и позвонил. Вошедшему рассыльному он приказал вызвать стороны по делу сврачевской общины.
Рассыльный стал зычно выкрикивать имена тяжущихся. Когда он назвал имя ответчика, бедный дедушка Колю вздрогнул так, словно его ударили костылем по голове. Он как раз наклонился, чтобы соскоблить бритвой грязь, налипшую на портянки. Услыхав свое имя, он выпустил из руки бритву и, не будь та привязана веревкой к поясу, она, конечно, потерялась бы, но тут повисла, болтаясь во все стороны.
Дедушка Колю переставил свою левую ногу и, опираясь на посошок, зашагал по дощатому полу. Как осторожно он ни ступал, появление его в зале не обошлось без шума. Взглянув на судью, дедушка Колю почувствовал на лбу испарину.
Сквозь синие очки Виловский окинул грозным взглядом всю фигуру ответчика.
Дедушка Колю сложил руки на посошке и, склонив голову, оперся на них подбородком.
Бай Божил бегал взглядом по сторонам, шепча что-то на ухо батюшке.
Его преподобие крутил свой пушистый правый ус, кидая на дедушку Колю злобные взгляды, шевелил губами и ворчал себе под нос:
— Вера его… поганая!
Один из сврачевских чорбаджиев разглядывал узоры на потолке, другой — желтые пуговицы и лысую голову рассыльного, видимо, стараясь разгадать, какова роль последнего: участвует ли он в вынесении приговора, или в его обязанность входит только избивать, сажать в тюрьму и вешать осужденных. Третий крестьянин не без удивления смотрел на покрывавшее судейский стол красное сукно.
Полусонный голос судьи заставил присутствующих очнуться. В зале воцарилась тишина. Судья приступил к разбору дела.
— Мельник Колю кто здесь?
— Я, — откликнулся дедушка Колю и сделал полукруг левой ногой, чтобы подойти поближе.
— Как тебя зовут?
Дедушка Колю раскрыл рот в недоумении.
— Как тебя зовут?
— Меня?
— Кого же еще?.. Ведь я тебя спрашиваю…
— Да Колю зовут, господин. Ты же сам меня по имени назвал.
— Фамилия твоя?
— Спасибо, здорова, господин. Известно: жена, ребятишки… Голодненько живем, конечно, да бог милостив… А у тебя, господин, тоже хозяйка есть? И деток господь послал? И все в добром здоровье?
— Отца, отца твоего как звать?
— А-а, так, так, понял. Пене звали его, господин.
— Значит, ты Колю Пенев?
— И прежде Колю Пеневым звали, и теперь так зовут. Да тебе видней, господин. Ты лучше знаешь, что к чему.
— Сколько лет?
