скотина она скотина и есть. Разве ее нарочно научишь по чужим нивам пастись? Не человек ведь: попробуй, втолкуй ей, что мое, что твое… Щипал траву осел тут, там, а потом взял, да на другое место перешел… Да и много ли он там выщипал? Всего-то сколько одно дерево тенью своей покроет!.. Вдруг гляжу: нету скотины! Я туда — сюда; нет нигде, да и только! Пошел на село искать. На повороте, под обрывом, вижу, гонит осла моего Колю — барышник. Подхожу к нему, говорю: «Отдай, он мой», а Колю в ответ: «Я, дескать, его у батюшки купил». Схватил я осла за недоуздок, потащил, а цыган следом идет, и пришли мы втроем к батюшке. «Как же это ты, батюшка, осла моего цыгану продал?» — спрашиваю. А он крутит ус, на меня зло так поглядел, да и говорит: «Я, мол, затем его продал, чтобы убыток покрыть, который он мне причинил, когда на моей ниве пасся». — «Какой же убыток, батюшка? — говорю. — О чем речь? Виданное ли дело — целого осла продавать, чтобы только убыток от его потравы покрыть? Позовем сколько ни на есть крестьян, — говорю, — пойдем посмотрим, какова потрава-то». Пошли. Я гляжу, крестьяне глядят, никакой потравы нет. «Давайте, — крестьяне говорят, — мы вас помирим». — «Что ж, ладно, — говорю. — Определяйте, как по-вашему». Одни говорят: должен ты ему полкутла зерна, другие — целый кутел. А батюшка ни в какую: подавай ему ровно пять кутлов! Зашумели крестьяне, заспорили, загалдели, один — одно, другой — другое, сошлись на трех кутлах. Согласился я… Что поделаешь? Ведь осла за три кутла не купишь… Вот какая была моя кража! Вот за что батюшка меня разбойником называет! Да ведь с этим разбойником поладили… Как же в глаза-то ему глядеть?..
Дедушка Колю не успел договорить. Господин Виловский, к концу прений слегка задремавший, вдруг проснулся и быстро восстановил в уме весь ход судебного разбирательства до того момента, пока был в состоянии следить за ним.
Да, да, ответчик сказал, что не понял вопроса, но что ежели речь идет о мельнице, то она принадлежит ему, ответчику. А дальше… дальше Виловский не помнил решительно ничего… У него мелькало в сознании, будто кмет что-то говорил и священник сказал что-то, но что именно, этого он припомнить не мог. И не удивительно, если молодой человек лег в постель за каких-нибудь полтора часа до рассвета; а что было ночью, об этом лучше не спрашивайте. Тяжущиеся не могли за синими очками видеть сонных глаз судьи и были уверены, что он внимательно слушает.
Очнувшись при последних словах дедушки Колю, судья очень удивился, обнаружив, до какой степени стороны удалились от предмета спора. Боясь, как бы они не поняли, что он дремал, он позвонил в колокольчик и прервал ответчика словами:
— К делу, к делу!
Дедушка Колю остановился, поглядел по сторонам и устремил смущенный взгляд на судью.
— Чем ты мотивируешь свои претензии на спорный предмет? — с досадой спросил господин Виловский.
Так как дедушка Колю ничего не ответил, а только глядел на него, вытаращив глаза, он сердито закричал:
— Мотивы! Мотивы!
Тут дедушка Колю совсем онемел. Уж не сошел ли судья с ума? Или, может быть, эти вопросы относятся к кому-то другому? Оглянувшись назад и убедившись, что спрашивают именно его, он удивленно покачал головой и ответил:
— Не видал я никаких мотыг его, пальцем их не трогал! Кто их взял, тот пусть и вернет… А я их не касался и не касаюсь!..
Такой ответ дедушки Колю вывел судью из терпения. Он с раздражением топнул ногой, пробормотал себе под нос: «Дурак!» — и решил выйти из глупого положения, ускорив ход судопроизводства.
— Приглашаю ответчика изложить, — повелительно, официальным тоном объявил он, — какие у него имеются возражения против претензий истцов!
Услышав этот вопрос, как ответчик, так и истцы устремили взгляд к дверям, чтобы понять, к кому относятся эти слова и что они означают? Однако, не обнаружив в дверях каких-либо новых лиц, все опять повернулись к судье, который торжественно произнес:
— Еще раз приглашаю ответчика изложить: какие у него имеются возражения против претензий истцов?
Дедушка Колю просто диву давался: почему судья не покончит сперва с его делом, а затем уже перейдет к другим? Он поглядел на рассыльного, решив, что эти слова относятся к последнему, и даже рассердился на него: что ж он молчит, ничего не отвечает на вопрос судьи? Дедушка Колю был уверен, что из всех присутствующих только рассыльный мог понимать этот язык. Господин Виловский процедил сквозь зубы:
— Тут всякое терпение лопнет!
И, повысив голос, раздраженно прибавил! — В третий и последний раз призываю ответчика изложить свои возражения против претензий истцов!
Дедушка Колю больше не мог терпеть. Он обернулся и сказал рассыльному:
— Да ответь же человеку, братец, коли он тебя спрашивает. Успокой его, чтоб он нашим делом занялся.
А судья в это время стал уже читать решение, оканчивавшееся такими словами:
«…Отобрать у Колю Пенева и вернуть селу Сврачева мельницу, которую…»
При этих словах Колю вздрогнул, словно кто вонзил ему нож в сердце, и отчаянно взмолился:
— Постой, господин, ради бога… прошу тебя, постой… Разве так можно?.. Говорю тебе: мельница моя!.. Ведь это мне смерть, господин… У меня дети… Не говори так… Я — старый человек… Что же со мной будет? Погляди, ведь я калека… Ни на какую работу не гожусь, не то что бывало…
Господин Виловский, вперив в дедушку Колю сердитый взгляд, позвонил в колокольчик и сказал:
— Я тебя три раза спрашивал.
Дедушка Колю в изумлении поднял руку, чтобы перекреститься, но остановился на полдороге. Он только теперь сообразил, что прежние слова судьи относились к нему, а не к рассыльному. В отчаянии бедный старик мог только ответить дрожащим голосом:
— Не знал я, господин, что ты меня спрашиваешь. У меня и в мыслях не было! Думал, ты вон того… Почем я знал, что меня?.. Ради бога погоди, давай разберемся.
Но мировой судья не имел ни малейшего желания удовлетворить просьбу дедушки Колю. Он еще сильней зазвонил в колокольчик и, повысив голос, продолжал читать приговор:
«… которою он владеет неправильно, не имея возможности документально мотивировать свои права на нее. Сверх того, взыскать с него судебную пошлину и другие судебные издержки, в том числе суточные и путевые расходы свидетелей…»
Я не стал слушать приговор до конца: от огорчения меня даже в жар бросило. Я вышел на свежий воздух, а вскоре вслед за мной вышел и бедный дедушка Колю, весь какой-то полинявший и съежившийся, словно на него вылили целый котел кипятку. Он не только сильней припадал на левую ногу, но, как мне показалось, даже пошатывался на ходу. Шаги его были так неуверенны, словно он ступал по глиняной посуде. Я глубоко убежден, что если бы его тогда спросили, какого он пола и как его зовут, он не мог бы ответить… Со всех сторон старика окружали адвокаты, льнувшие к нему, как мухи к переспелой груше! Они энергично жестикулировали и что-то говорили ему, — я не слышал что, но нетрудно было догадаться…
Прошло несколько лет после вышеописанных событий. Нестерпимый зной июльского дня угнетал жителей болгарской столицы. На улице было жарче и душней, чем в столичной бане… Три с половиной часа пополудни. И улицы и прекрасный городской сад почти совсем опустели. Редко-редко попадется живое существо: не только люди, но и животные постарались схорониться где-нибудь в холодке, подальше от палящих солнечных лучей. Даже листья на деревьях — поникли и прячутся один под другой, чтобы хоть как-нибудь укрыться от этого пекла. Храбрость и выдержку обнаруживают только некоторые птички, гоняющиеся за мухами и кузнечиками в траве, да оборванные ребятишки, которые, не обращая внимания на невыносимую жару, бегают по улицам и продают газеты, состязаясь в выкриках.
Заглянем в одно из высших центральных правительственных учреждений.
В полутемной комнате, игравшей роль приемной, сидел на стуле рассыльный. И не просто сидел, а был занят серьезным делом: спал, запрокинув голову. Несколько мух сочли уместным и целесообразным составить ему компанию. Не подумайте, что они тоже спали; наоборот, они были полны деятельности, выстроившись в ряд возле его полуоткрытого рта, словно прачки в софийской прачечной. Взлеты и
