Прошу прощения за то, что так долго задерживал ваше внимание на дедушке Колю. Но это, может быть, единственное воспоминание о нем. По крайней мере я не думаю, чтобы имя его поминалось в церкви. Там задаром не поминают, а книг для записи в кредит попы не держат.
Продолжаю рассказ о своих приключениях с баем Гето.
Когда дедушка Колю подошел к нам с предложением своих человеколюбивых услуг, Буланый весь дрожал.
— Ах ты, батюшки! Экая оказия! Скажи на милость! Беда стряслась какая! — запел своим тонким голосом дедушка Колю, подошел к лошади, посмотрел на нее удивленно, прищурился, тихонько присвистнул и покачал бритой головой.
— Порча… Дурной глаз!.. — прошептал он.
— Чтоб ему лопнуть… — сердито промолвил бай Гето, имея в виду глаз батюшки.
Дедушка Колю не видел нашей кем речи со священником; поэтому, услышав проклятие бай Гето по адресу злого глаза, он поднял на моего возницу вопросительный взгляд.
— От встречи с дьяволом не жди добра! — прибавил бай Гето, чтобы ввести дедушку Колю в курс дела, и тотчас плюнул сквозь зубы.
— С каким дьяволом? — блеснув глазами, спросил дедушка Колю, еще более озадаченный этим лаконическим объяснением.
— А с таким! С самим нечистым, что вот здесь жив-живехонек верхом на лошади проскакал, — пояснил бай Гето, беря в руки оба конца разорванной супони. — Со сврачевским попом!
Дедушка Колю, уже поднявший было руку, чтоб осенить себя крестным знамением при упоминании о нечистом, теперь, когда личность последнего была установлена, застыл с поднятой ко лбу рукой.
Поняв, наконец, о ком идет речь, он своим пискливым голосом успокоительно промолвил:
— Э-э-э, братец, вон какое дело! Так что ж ты, коли попа встретил, колена не преклонил?
— И рад бы в рай, да грехи не пускают. Разве успеешь, коли он ровно змей летит!.. Я еще колена не преклонил, а уж Буланый дышло переломил! — ответил бай Гето.
Тут дедушке Колю стало ясно, что надо что-то сделать: удивлением да балясами беде не поможешь. Он опять уставился на Буланого. Тот все дрожал. Тогда дедушка Колю повернулся к мельнице и, приложив руки ко рту трубой, закричал:
— Перва-а-а, Перва-а-а, пойди сюда!
Через несколько мгновений из дверей мельницы вышла старая оборванная женщина; Видя, что она идет с пустыми руками, дедушка Колю крикнул:
— Лошадь заболела от сглаза. Принеси, что нужно.
Бабушка Перва пошла обратно и вскоре показалась опять с котелком воды в правой руке, зеленой миской и яйцом в левой. Следом за ней появилась еще одна старуха. Сгорбленная, она еле передвигалась, опираясь на посох. Время от времени она останавливалась и приставляла левую руку к глазам, чтобы лучше рассмотреть нас. Заметив ее, дедушка Колю снова крикнул:
— Иди, иди сюда, тетенька Митра. Ты больше понимаешь в порче. И рука у тебя легче.
Старушка эта приходилась теткой бабушке Перве и славилась по всему селу искусством врачевания. Что у кого ни случится: ребенок ли заболеет, напорется ли кто на что, злым ли ветром кого прохватит, на скотину ли хворь нападет, — все посылают за бабушкой Митрой. Всякую болезнь она понимает, каждой травки знает силу. И колдовство умеет развеять, и порчу отвести, и пупок перевязать, и от простуды растереть, и коров яловых так кормить, что-б они стельными стали, — ну все, все! «Кабы, не наша бабушка Митра, полсела вымерло бы», — говорили сврачевцы, и с полным основанием, так как действительно видели от нее добро.
Когда бабушка Митра подошла к нам, оба крестьянина почтительно отступили в сторонку из уважения к ней, то есть к ее знаниям и способностям. Быстро оглядев место катастрофы, она остановила взгляд на Буланом. Молча взяла из рук бабушки Первы яйцо и миску, встала перед мордой Буланого, приставила яйцо ему ко лбу, между глаз, впилась в них взглядом и пробормотала сквозь зубы:
— Дурной глаз на камень глядел. Камень разбейся, а сглаз развейся!
Прошептав свою ворожбу трижды, бабушка Митра ударила коня яйцом по лбу; яйцо разбилось, и его содержимое стекло в подставленную миску. Бабушка Митра обмакнула в нее пальцы и помазала Буланому лоб и виски. Потом схватила котелок и выплеснула всю воду в глаза коню. Буланый вздрогнул, фыркнул и встряхнул мокрой головой. После этой операции он как будто успокоился, присмирел. Бабушка Митра приступила ко второй операции. Она протянула правую руку, пригнула к ладони два средних пальца, сблизила указательный с мизинцем и поглядела на бабушку Перву. Та, сейчас же догадавшись, наклонилась, подняла с земли соломинку и подала ее бабушке Митре. Поместив эту соломинку между обоими пальцами, та, опираясь на посошок, подошла сбоку к лошади и перекинула соломинку ей через спину. Потом подняла соломинку теми же двумя пальцами и опять кинула ее через спину лошади. Она проделала это три раза, все время что-то шепча, но что именно, я не расслышал.
Совершив эти действия, смысл которых был понятен ей одной, бабушка Митра, ни слова не говоря, повернулась и, по-прежнему опираясь на посошок, побрела обратно на мельницу. Бабушка Перва, взяв котелок и миску, отправилась вслед за ней. Бай Гето достал из телеги сенца, привязал лошадь к задней перекладине телеги и дал это сено ей. Дедушка Колю принялся рассматривать сломанное дышло, и по движению правой руки его и шевелению левого уса я мог заключить, что он прикидывает, как бы исправить повреждение.
Но предоставим дедушке Колю с баем Гето чинить, как знают, сломанное дышло и порванную супонь и перенесемся к дедушке Колю на мельницу.
Мельница дедушки Колю стояла у затона, чуть не в самом русле речушки. Берег был сильно размыт и усеян камнями — и мелкими и довольно крупными. Я сразу понял, что речушка эта вздувается от ливней и становится тогда достаточно сильной, чтобы ворочать большие каменья. Было даже удивительно, как не снесло до сих пор всю мельницу дедушки Колю, такую крохотную, низенькую, полуразвалившуюся — жалкую игрушку водоверти. Крыша у нее была соломенная, стены плетеные, обмазанные навозом. На воротах девяносто девять латок, а жолоб почти совсем сгнил и позеленел от старости. С того боку, что выходил на реку, почти весь фундамент был подмыт, так что мельница накренилась, как знаменитая башня в Пизе. Правда, на каждом шагу виднелись следы мучительных усилий дедушки Колю, пытавшегося своими натруженными руками предотвратить окончательное разрушение, но, к сожалению, усилия эти мало помогали. Здесь торчит деревянная подпорка, приколоченная разнокалиберными гвоздями, тут пролом в стене заложен гладкими, отполированными рекою камнями: дальше — свежие пятна коровьего навоза и глины или прибита какая-нибудь дощечка, заменяющая не то камень, не то часть плетня, не то замазку… Что могут сделать две слабые руки? Заниматься ли им починкой здания, или зарабатывать тяжким трудом на одежду и кусок хлеба, которых ждет голодная и раздетая семья, да на выплату податей? За что приняться в первую очередь?
Внутрь мельницы я не пошел, побоялся, что пол там тоже ненадежный, как вся постройка. Слышал только, как стучало колесо, но мололось ли что-нибудь и что именно, не видел.
Я остановился у задней стены мельницы, возле самой плотины, там, где вода вливалась в позеленевший жёлоб. Остановился и окинул взглядом местность — тот ландшафт, что окружал владения дедушки Колю. Окинул взглядом, говорю я, но не подумайте, что мне захотелось насладиться красотой природы или помечтать под журчание речных струй. Отнюдь нет. Я слишком трудно мирюсь с контрастами мироздания. С одной стороны, потрясающее зрелище крайней нищеты и лишений, с другой — холодное бесчувствие природы к человеческим страданиям!.. Не ждите от меня описаний того, как приятен был воздух, как сверкала, извиваясь, река, как благоухали травы, как заливались соловьи и другие пернатые. Я мало понимаю в этих вещах и потому могу наделать ошибок, говорю я, так как если начну описывать все подряд, то едва ли умолчу о волчице и дурмане, о вонючих зеленых лужах, об отвратительных жабах и гадах, которыми они кишат, о карканье надоедливых галок, о полуголых, перепачканных детишках дедушки Колю, бродивших по пояс в зловонной грязи, и об его осле, который с философским спокойствием пасся на жнивье возле мельницы.
Я огляделся, но не увидел поблизости ни бабушки Первы, ни бабушки Митры. Тогда я лег ничком в траву — немного отдохнуть. У меня было тяжело на душе. «Отчего судьба — такая злая мачеха! — думал
