— Не знаю. Но это теплый мир. Обитаемые регионы там тропические — по человеческим стандартам. Я детально описывал местную погоду…
— Господин Карлсон, известны ли вам погодные системы в горных районах этой планеты?
— Нет. Но и ей тоже. В школах…
— Господин Карлсон, героиня ест с помощью приспособления, называемого вилкой. Это четыре изогнутых зубца на конце рукоятки. Вам случайно не известно, почему стандартом стали четыре зубца, а не шесть?
— Это долго объяснять. Наверное, мне…
— Господин Карлсон, у описываемой вами героини есть веснушки. Это локальные вариации пигментации кожи, усугубляемые ультрафиолетовым излучением. Вы сообщили, что веснушки у нее рассыпаны по обеим щекам. На какой щеке их больше? На правой или на левой?
Только теперь до Карлсона стало доходить, что он попал в ад.
— Обе щеки одинаково веснушчатые.
— Господин Карлсон, подтвердит ли медицинский осмотр точность этого подсчета?
— Люди не подсчитывают свои веснушки.
— Поскольку вы автор, господин Карлсон, то именно вы придумываете черты ее лица. И утверждать, что у нее есть веснушки, но без указания их точного количества — это пренебрежение ответственностью перед вашими читателями. Вы обязаны знать их точное количество.
— Я не знаю…
— И при этом утверждаете, что количество веснушек на каждой из щек одинаково?
— Более или менее…
— 'Более или менее' не означает «равное», господин Карлсон. Значит, вы противоречите сами себе.
— Я не…
— Мы отметили сходные несоответствия в воображении и других людей, господин Карлсон: их вымышленные творения при любом строгом исследовании сдуваются, как воздушные шарики. Это справедливо даже для ваших так называемых классиков. Знакомы ли вам работы прославленного землянина Виктора Гюго?
Гюго был одним из тех, кто оказал на Карлсона влияние еще в молодости. Брайан написал несколько статей о творчестве Гюго и даже пару семестров читал о нем лекции скучающим студентам университета, которые нуждались в двух месяцах специальной профилизации, прежде чем могли оценить традиции и нравы глобальной экономики. И ему не требовалось слышать презрительные интонации в голосе чи, чтобы понять — эта сволочь тоже о нем знает.
— Да, и что?
— Какова была влажность воздуха в тот день, когда Жана Вальжана выпустили из тюрьмы?
— Не знаю.
— Точное число насекомых в его одежде?
— Не знаю.
— Каково было состояние его зубов?
— Не знаю! — рявкнул Карлсон. — Это несущественно!
— Существенно, — возразил чи. — Существенно.
— Нет, черт побери! Не нужно знать все, что происходит на каждом квадратном сантиметре тела героя, чтобы погрузиться в суть повествования или понять его основную тему.
Наступила тишина. Чи сидели молча, и коллективная мощь их неодобрения окатывала Брайана приливной волной. Им и не нужно было что-то говорить — слова в этой ситуации стали бы избыточными.
Но предсказуемо, неизбежно, без намека на милосердие эти слова все же прозвучали — одно за другим, придавливая его с безжалостной окончательностью могильной плиты.
— Значит, вы признаете, что человеческие авторы неадекватны? — вопросил чи.
Земля остыла. Сформировались континенты. Жизнь поднялась из глубин, была сметена ударом астероида, но затем продолжена отважными новыми видами. Началась и закончилась эпоха Возрождения. Звезды погасли и умерли. Ад наполнился душами и вывесил на вратах табличку 'Мест нет'. Время остановилось, когда Вселенная сжалась в точку.
Но Карлсону показалось, что вопросы ему задавали еще целый час после этого.
Для него свет во вселенную вернулся только вечером того же дня, вместе с вином и сыром на вечеринке соболезнования, которую запертые в академическом аду коллеги-авторы устроили в своем поселении, утешая прибывшего в их общий ад новичка.
Для камеры пыток это было неплохое место. Его можно было даже назвать красивым. Чи построили круг из уютных домиков на склонах узкой горной долины, засаженных привычными для людей деревьями так, чтобы создать как тенистые тропинки, так и солнечные полянки. Может быть, они действительно хотели проявить себя заботливыми хозяевами. А возможно, оказались садистами, прекрасно сознающими, что леса, сады и солнце будут пыткой для людей, уже доведенных до полного отчаяния.
Вечеринку устроили на поляне. Карлсон уже вытерпел утешения нескольких детективщиков, мемуариста, сатирика и автора эпистолярной прозы, некогда прославившегося тем, что переделывал письма, которыми обменивались его персонажи, в непереводимый двоичный код.
Карлсону посоветовали не очень-то расстраиваться из-за мерзавцев чи. До тех пор пока коллеги знают, что он хороший писатель, и он сам знает, что он хороший писатель, и когда-нибудь он обретет свободу, вернувшись в человеческое пространство, где хотя бы одному человеку из двухсот тысяч еще нужны хорошие писатели, ему следует поплевывать свысока на попытки чи уничтожить его как автора, то есть обращать на них внимания не больше, чем на весенний дождик.
Конечно же, ему придется выдержать жестокий шквал таких же вопросов через неделю. И еще через неделю.
И почти каждый из тех, кто его утешал, отводил взгляд, когда он в ответ спрашивал, как им здесь пишется. У всех личные музы пребывали если не в кандалах, то были избиты до такой степени, что попытка поднести перо к бумаге (или прикоснуться к клавишам электронного блокнота, или переслать нервные импульсы в гипертекстовую базу данных, или любой иной импульс творить) причиняла им невыносимую боль.
Вечер не обещал стать намного приятнее, когда он заметил знакомое лицо в очереди сочувствующих. Успев позабыть о том, как они расстались, Карлсон бросился вперед, чтобы поздороваться:
— Сандра!
Она тоже обняла его в ответ:
— Брайан. Мне так жаль. Я предупредила бы тебя, если бы могла.
— Ничего, все в порядке, — успокоил ее Карлсон, искренне улыбаясь впервые после злосчастной пресс-конференции. — Как твои дела?
— Могли быть хуже. Я уже несколько месяцев не могу дописать ничего из начатого, но хотя бы в состоянии относиться к этому с юмором. А ты отлично выглядишь. Поправился, но все еще хорош.
— Ты тоже. За исключением 'поправилась'.
Давным-давно, когда Брайан познакомился с Сандрой и полюбил ее, она была стройным и хрупким созданием, напоминала эльфийку-брюнетку с короткой стрижкой и обладала присущей некоторым женщинам особенностью перемежать каждое сделанное утверждение смущенным хихиканьем, как будто сам факт высказывания своих мыслей требовал извинений. В те времена она маскировала свою природную застенчивость вызывающими нарядами, из которых ему запомнились платье с анимированными голографическими узорами и костюмчик, подающий звуковой сигнал и становящийся прозрачным через случайные промежутки времени. Сейчас она утратила часть прежней худощавости, но добавочный вес уравновесил округлость лица и сделал ее больше похожей на женщину, чем на беспризорницу, а солнечно-желтая туника, в которой она сегодня щеголяла, скорее подчеркивала фигуру, чем отвлекала от нее внимание, подобно некоторым прежним нарядам.
Карлсон невольно пережил момент глубокой и трогательной ностальгии по временам их совместной
