Мы живем не то в прекрасное, не то в злосчастное время, но определенно — беспокойное. Прошло уже сорок лет после выхода «Футурошока» (1970), в котором Элвин Тоффлер предупреждал о неизбежном возрастании скорости перемен, вызванных научно-техническим прогрессом и проникновением в общество порожденных НТР инноваций. Пусть некоторые из перемен и носят косметический характер, а другие, такие, например, как GPS-навигация и «дополненная реальность», еще не проявили себя в полной мере, все же очевидно: за два-три десятилетия развития компьютеров и мобильной связи общество изменилось сильнее, чем за тот же срок в любую из предшествовавших эпох.
Кто бы мог предположить, что вместе с настоящим столь же стремительно будут меняться и наши представления о будущем. За те же несколько десятилетий космические декорации для будущего человечества сменились виртуальными. А тем на смену в ближайшее время придут биотехнологические. К слову, расторопный ди Филиппе и тут преуспел, выпустив сборник рассказов с красноречивым названием «Рибофанк» еще в 1996 году.
Стоит ли удивляться нарастающему стремлению повернуть время вспять и вспомнить эпоху размеренности и упорядоченности, когда мир был более простым и открытым!
Неудивительно и то, что объектом ностальгии стала именно Викторианская эпоха. Время, когда, по расхожему выражению, «солнце не заходило над Британской империей» (впрочем, ирландцы всегда саркастически добавляли: это оттого что «Бог не доверяет англичанам и не хочет оставлять их одних в темноте»).
Действительно, в мире почти не осталось «белых пятен» — земные ландшафты, за исключением самых труднодоступных районов, были изучены и нанесены на карту. Более того, от изучения пространства человек перешел к активному его освоению и преображению (в XX веке этот импульс продолжился уже в виде космической экспансии)
. Особо показательно стремительное развитие сети железных дорог. Например, в США в 1830 году насчитывалось 64 километра железных дорог, а всего за десять лет были построены еще четыре с половиной тысячи километров. Если известный роман Верна «Вокруг света за 80 дней» и является художественным преувеличением, то совершенно незначительным. При этом осваиваемые просторы были вполне доступны и открыты для путешественников — нелегальная миграция и террористические угрозы еще не получили распространения. Французский социолог Андре Зигфрид писал о том, что в конце XIX века он совершил кругосветное путешествие, имея в качестве удостоверения личности только визитные карточки.Идеализировать эпоху не стоит: естественно, такими возможностями обладали не все. Характерной чертой викторианского общества была жесткая социальная иерархия, поддерживаемая моральным кодексом строителя империализма и отягощенная бременем белого человека. Впрочем, развитие науки и техники подстегнуло и социальные инновации. Для молодых людей, сведущих в науке и поднаторевших в технике, открывались широкие просторы для деятельности и карьеры. Показателен охвативший Америку бум изобретательства, по поводу которого ехидно высказывался Марк Твен, сам ставший его жертвой. Изобретатели и инженеры становились героями, а у героев всегда есть подражатели и последователи.
Инженеры и изобретатели — молодые профессионалы, яппи XIX века стремились изменить или хотя бы усовершенствовать мир, и, что нечасто случается, общество поддерживало или, по крайней мере, не противодействовало их попыткам, связывая с ними надежды на светлое будущее. Не случайно обустройством жизни на «таинственном острове» занимался инженер Сайрес Смит (позднее схожие технократические ноты, хотя уже и не в столь благостных интонациях, зазвучат в «Машине различий»).
Символами новой эпохи стали всемирные выставки, начало которым положила лондонская выставка 1851 года с Хрустальным дворцом. Спустя четыре года французы ответили на вызов, построив специально для парижской выставки Дворец индустрии. На этих смотрах достижений мирового хозяйства научная, техническая и промышленная тематики играли ведущую роль.
Что ж, мир, в котором мы живем, создан пресловутой НТР, которая, как и всякая революция, разрушила прежний порядок, в том числе и социальный, но возложенных на нее надежд не оправдала. Как говорил Илья Ильф: радио есть, а счастья нет.
Вообще, иллюзия всеобщего благоденствия, достигаемого за счет научно-технического прогресса, напоминает историю шахматного автомата «Турок», созданного еще до наступления парового века. «Турок» прославился дважды: сначала как искусный механизм, одержавший победу над многими знаменитыми шахматистами, а затем как удивительный фокус: машина скрывала внутри умелого игрока. Достоверная демонстрация того, что в центре любых технологических новаций находится человек.
Разочарованность настоящим, усугубляемая всевозможными кризисами, катастрофами и катаклизмами, закономерно привела к ностальгии о временах более размеренных и безопасных, когда вода была чище, а трава зеленее. Обратим внимание, что время становления паропанка совпадает с окончанием самых благополучных десятилетий XX века. А разочарованность в так и не наступившем будущем и несбывшихся мечтах опрокинула золотой век в прошлое.
Понятие прогресса как последовательного и постоянного во времени улучшения непосредственно связано с одной из ключевых тем НФ — темой Будущего. Именно появление представлений о возможных образах грядущего ознаменовало окончательный разрыв закольцованного «магического» времени
, после чего цивилизация зашагала вперед — в то самое прекрасное далеко. Отметим, что исчезновение магического времени происходило постепенно. Сначала появилось осознание прошлого как исторического процесса, и Геродот стал Отцом Истории. Однако представление о будущем появилось позднее. И воображаемые миры, и идеальные государства еще долгое время существовали не во временном, а в пространственном измерении. На это указывает и термин «утопия» — место, которого нет.Появление идеи прогресса традиционно связывают с ранними христианскими мыслителями. Речь идет в первую очередь о «Граде Божьем» святого Августина, который впервые заговорил о едином для всего человечества линейном времени и указал на роль материального и духовного прогресса в христианстве. Однако является прогресс детерминантом (закономерной и неотъемлемой чертой) человеческой истории или случайной флуктуацией?
Жизненный опыт убеждает нас в постоянстве прогресса. Как писал Чехов, «я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная».
Однако на рубеже тысячелетий всерьез заговорили о конце истории, объявленном в 1992 году Фрэнсисом Фукуямой применительно к политической идеологии, и о конце науки. История последующих десятилетий доказала сомневающимся свое существование, однако идея прогресса вообще и прогресса научно-технического в частности на сегодняшний день абсолютно безоговорочной уже не является.
Социальные сомнения отразились в текстах. Например, книга Майкла Суэнвика «Джек/Фауст» (1997) представляет читателю сжатую в несколько лет историю перехода от феодального общества к индустриальному обществу массового производства и массового же потребления, и заканчивается повествование весьма печально.
Чем же вызвана особая популярность паропанка, густо замешанного на альтернативных технологиях, современном образе мыслей и исторических реалиях Викторианской эпохи? Может быть, дело в том, что действие большинства жанровых текстов происходит в ключевое для современной цивилизации время — во второй половине длинного, по выражению историка Эрика Хобсбаума, XIX века, начавшегося с Великой французской революции и завершившегося с началом Первой мировой войны?
Именно тогда сложились все предпосылки для становления основных контуров современного мира: урбанизация, развитие науки, промышленности и капитала. Стоит все же отметить, что первопричины возникновения современной системы мира относятся к более раннему периоду. Совсем неслучайно Нил Стивенсон отнес действие своего «Барочного цикла» в середину XVII — начало XVIII века. Кстати, было бы любопытно сравнить творчество Стивенсона и Стерлинга — двух масштабных мыслителей современной НФ. В то время как первый сосредоточен на анализе современной цивилизации и ее истоков, уходя «в глубь веков», другой обращен к синтезу тенденций развития общества, формируя из них варианты нашего ближайшего (и не очень) будущего. Объединяет же обоих писателей подчеркнутый «наукоцентризм»: без
