Шардецкий. Да. Мы все рассчитали… все, что можно рассчитать. Пусть хоть это используют.
Затемнение слева.
Освещается правая сторона: кабинет-лаборатория Голдвина. Из окна и из реакторного зала в комнату льется зелено-синее свечение. Голдвин в кресле отдыхает, У пульта ассистент.
Ассистент. Цепная реакция замедлилась, профессор!
Голдвин. Выдвигайте все стержни, выводите реакторы на критический режим. И распорядитесь, чтобы это сделали в остальных лабораториях. Я устал.
Ассистент. Но… это же опасно!
Голдвин. Теперь не опасно, Френк. Не опасно, мой мальчик.
Ассистент. Я Джон, сэр! Джон Кейв, пора привыкнуть. Френка Гарди уже нет в живых! (Осторожно поворачивает рукоятку на пульте. Учащается треск счетчика). Вы слышите, профессор! Мы… не облучимся, как доктор Гарди?
Голдвин (встает, подходит к пульту). Да, вы Джон. Конечно, вы Джон, а не Френк, — тот никогда не сказал бы такую глупость. Пустите! (Резко вращает рукоятку. Говорит в микрофон.) Внимание, всем лабораториям вывести стержни из реакторов. Все стержни! (Ассистенту.) Мы не успеем облучиться, Джон Кейв, не пугайтесь. Через час — другой ядра успокоятся.
Свечение в реакторном зале начинает угасать. Счетчик потрескивает реже, чем раньше.
Ассистент. Цепная реакция замирает, профессор! Это при выведенных-то стержнях. Значит…
Голдвин. Значит, реакторы сделали свое дело — и теперь погаснут надолго. Вот и все, Френк… (Поворачивает кресло к окну, садится. Лицо его освещает зеленый свет. Голос его звучит теперь из динамика). Прощай, великая наука! Как и все другие, ты возникла в поисках истины. Мы развивали тебя из самых лучших побуждений. Ни на какую другую не истратил мир больше труда и денег, чем на тебя. И ни от какой другой он не получил меньше пользы, чем от тебя… Все, что хотят от себя сейчас люди: чтобы ты не принесла им вреда. Пусть будет так! Так ты хотел, Френк. Я думаю о тебе, как о живом… да ты и в самом деле жив. Ты в гораздо большей степени жив, чем те люди, что каждый день умирали от страха за свое благополучие…
Появляются Клинчер и Хениш.
Клинчер. Что все это значит, профессор? Что вы сделали?
Голдвин (оборачивается). Выполнил работу, за которую брался, генерал. А, коллега Хениш! Как ваши дела? Надеюсь, акции “Глобус компани” стоят высоко?
Хениш. Вы… вы… нарочно устроили этот трюк, чтобы разорить меня! Но не выйдет, нет! Через день- два ваши дурацкие эффекты прекратятся, распад и деление ядер восстановится. Все будет по-прежнему! Я свое возьму!
Голдвин. Вы напрасно оставили физику, Хениш. Тогда бы вам легче было понять, что ни через день, ни через год радиоактивность не восстановится. Заряда устойчивости хватит лет на пятьдесят… если не на все сто. У людей будет достаточно времени поразмыслить.
Клинчер быстро отходит к телефону, снимает трубку, набирает номер. Хениш бросается к тому же телефону, нажимает рычажки, вырывает у Клинчера трубку. Идет борьба.
Клинчер. Позвольте, сенатор, я первый! (Вырывает трубку.)
Хениш. Нет, уж вы позвольте!
Борьба. Победила армия. Хениш летит на пол.
Клинчер (быстро набирает номер). Белый дом? Говорит генерал Клинчер. Немедленно соедините меня с президентом…
Хениш поднимается, оглядывается.
Господин президент? Докладывает бригадный генерал Клинчер, руководитель исследовательского Центра “Нуль”. Рад сообщить, господин президент, что работы по…
Хениш хватает с лабораторного стола массивный прибор, обрывает провода, бьет Клинчера по голове. Тот роняет трубку, опускается на пол.
Ассистент (хватается за голову). Что вы делаете! Это же гальванометр!
Хениш (лихорадочно набирает номер). Алло, Стюарт! Это Хениш. Продавайте все акции. Все, что мы накупили. Да, все, вам говорят!
Голос Голдвина. Дорогую цену заплатило ты за страх, человечество. А ведь это не последняя опасность на твоем пути.
Хениш. Продавайте! Продавайте! (Голос его срывается.) Продавайте!!!
Занавес
Николай Амосов
ЗАПИСКИ ИЗ БУДУЩЕГО
(сокращенный вариант)
Глава первая
Все ясно. Лейкоз, лейкемия. В моем случае — год, может быть, два. Мир жестокий и голый. Кажется, я никогда его таким не видел. Думал, что все понял, все познал и готов. Ничего не готов.
Подхожу к окну. Мерзко и сыро на дворе. Декабрь без мороза и снега. Какие странные деревья: черные, тонкие ветви, ни единого сухого листика. Все снесло ветром, ни одного но осталось.
Люди бегут под фонарями в черных пальто.
Мне уже некуда спешить. Мне нужно теперь оценивать каждую минуту. Секунду. Нужно подержать ее в руках и с сожалением опустить. В корзине времени их все меньше и меньше. Обратно взять нельзя: они тают безвозвратно.
Не надо высокопарных фраз. Всю жизнь мы немножко рисуемся, хотя бы перед собой.
Вот этот анализ крови на столе, под лампой. Жалкий листочек бумаги, а на нем — приговор. Лейкоцитоз — сотни и сотни тысяч. И целый набор патологических форм кровяных телец.
Трудное положение было у Давида сегодня. Не позавидуешь. Хорошо, что я имею дело с собачками. Имел дело.
— У тебя с кровью не все в порядке, Валя. Нужно лечиться.
Так мы и не произнесли этого слова — лейкоз. Я прикинулся дурачком, а он небось подумал: “Слава богу, не понял”.
Люба еще не знает. Тоже будут упреки: “Почему ты не пошел раньше? Сколько раз я тебя просила!..” “Каждый умирает в одиночку”.
Фраза какая точная.
А хорошо, что у меня никого нет. Почти никого. Конечно, Любе будет очень плохо, но у нее семья. Обязанности.
Нужно скрывать, держать себя в руках. Если постоянно тормозить эмоции, то они и в самом деле исчезнут. Закон физиологии.
Вот теперь и не надо решать эту трудную проблему. Все откладывали: “Подождем еще лет пять, дети будут взрослые, поймут…” И я так боялся этого момента, когда все нужно будет открыть.
Теперь не нужно. Дотянем так. Больной — и осуждать не будут. Да и не за что будет осуждать.
Каждый — в одиночку.
Нет, ну почему все-таки я?! Разве мало других людей?!
Я ведь еще должен столько сделать!
Только вошел во вкус, ухватился обеими руками… И… пожалуйста! Приехали! Черт знает что!.. Почему?!
