я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя
в глубине. Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях,
научившихся жить в сети.
И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность,
но я - гражданка Диптауна.
А уже потом - гражданка России.
– Я самая обыкновенная, - отвечаю я Томилину. - Только я здесь живу.
Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и
состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это
неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.
Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на
меня… и, вроде бы, с симпатией.
Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?
– Начистоту… - хмуро спрашивает Томилин. - Вы довольны, что все так
кончилось?
– Конечно, - говорю я. - Извините…
– Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству
нужен контроль над глубиной. И не ради самого государства, ради мирных
граждан, понимаете?
– Нет, не понимаю, - честно отвечаю я. - Ведь мы справляемся сами.
Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось
работы?
– Мы? - подполковник интонацией выделяет слово.
И я киваю:
– Мы. Те, кто живет в глубине.
– Это ваш настоящий облик? - неожиданно спрашивает Томилин.
Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю
ответить:
– Да.
– А у меня - не совсем, - он внезапно улыбается. - Нехорошо
получается… Ну и что вы напишите в отчете?
– Чистую правду, - отвечаю я. - Что ничего, заслуживающего служебного
расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений
трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в
тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю - это
лишь часть программы перевоспитания осужденных.
Томилин кивает.
– Разрешите идти? - спрашиваю я. - Мне надо заняться отчетом.
– Я завтра буду в управлении, - говорит Томилин. - Со своим отчетом.
В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю… согласно правилам хорошего
тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю
невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос, или молод и энергичен?
Интересно, конечно…
– Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, -
отвечаю я. - Извините. Конечно, если это приказ…
Томилин качает головой:
– Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его - настоящего. Не
молодого, и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился
работать на компьютере, пытался постичь глубину - не из любви к ней, не
из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого
служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а
ради того, чтобы делать свое дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость - это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
– Всего доброго, - говорю я, прежде чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине
много памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть
там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить
нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо
засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец
приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на
свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных
скульптур… страшненькое место.
В общем-то, это конец всего в глубине. Здесь слишком много неудачных
творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг,
безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в
вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных
скамеек. Я нахожу лишь одну, покупаю в ларьке бутылку пива и сажусь -
нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных
знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в
глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из
МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники - это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания,
но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво - оно холодное ровно
настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была
маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море, и
однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким
бездонным и чистым, что я поняла - в него можно упасть. Оторваться от
горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх - в небо,
которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и
плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями
деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно
упасть…
Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и
не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей
обидой, первым визитом в глубину, первым предательством…
– Разрешите?
Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю, и чуть сдвигаюсь в сторону.
– Наверное, над нами стоит посмеяться, - говорит Чингиз вполголоса. -
Все способности… они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя
от сети. По одной лишь команде из МВД.
– А как ты вошел? - спрашиваю я.
– По старинке. С телефонной линии, - Чингиз садится рядом.
– Я вас не сдавала, - говорю я. - За вами следили с самого начала.
