Потому что с неба вместе с нормальной водой, которая хоть и не заменит вина, но есть суть жизни, падала дохлая рыба.
И она уже изрядно пованивала.
Меня зовут Клавдиус…
— Да плевать мне, клянусь щепкой Креста Господня, как тебя зовут! — Игнатий ворвался в мельницу, на ходу сдергивая с себя рясу. — Ужасная погода! Часто у вас такое?
Мельник ошарашенно смотрел, как монах, разоблачившись, скачет вокруг жерновов.
— Ну, вообще обычно все не так плохо… — промямлил хозяин. — У вас в предках, случайно, не было элефантусов? Кстати, если хотите просушить рясу, то лучше повесить повыше, а то потом колом встанет — от мучной пыли.
Игнатий наконец выбрал место, куда пристроить свою одежду, и, освободившись от нее, взглянул на мельника.
— А не подскажете ли, любезнейший, что за штуковина торчит у вас из крыши?
— Э-э-э… — затруднился с ответом мельник.
— Это, случаем, не обзорная труба, с помощью которой можно рассматривать, как переодеваются почтенные матроны и невинные девушки в другом конце города?
— Нет! — замотал головой мельник. — С помощью этой трубы я смотрю на звезды!
Монах сочувственно покивал головой:
— Да, любезнейший, годы берут свое… Вот я гляжу на вас и понимаю: еще лет десять, ну, двадцать, и я тоже предпочту смотреть на звезды!
Мельник потрясенно уставился на незваного гостя — Игнатий явно был старше его — нате самые десять, если не двадцать лет.
Монах вышел из мельницы сразу же после того, как кончился дождь. Досушивал рясу он уже на себе.
Клавдиус любезно позволил осмотреть в трубу окрестности — и Игнатий с удовольствием поглядел на то, как ругаются торговки на рынке.
Как, стоя в луже, пытается развести сцепившиеся колесами на перекрестке телеги рыцарь, воплощающий в собственном лице законодательную, исполнительную и судебную власти этого городка.
Как плетет что-то на задворках корчмы молодая девка, время от времени сплевывая через плечо.
А потом Игнатий увидел эту лощинку — неплохое местечко для загородного отдыха, но было в ней нечто настолько зловещее, что доминиканец решил тут же ее осмотреть.
И не прогадал. Неподалеку от охотничьего домика что-то шевелилось в траве. Монах осторожно подошел и обнаружил маленького черного котенка, из последних сил бредущего вокруг всаженной в землю вязальной спицы.
Котенок, судя по всему, старался держаться от нее как можно дальше — но спица тянула его, и круг, по которому брел усталый звереныш, все уменьшался и уменьшался.
Доминиканец, не мешкая, наступил сандалией на спицу, ломая — металл заискрился и тут же осыпался ржавым крошевом. Котенок обессиленно упал на землю, чуть слышно постанывая — совсем как человеческий ребенок.
— Что ж это здесь за чертовщина творится, клянусь щепкой Креста Господня? — пробормотал Игнатий, подбирая котенка.
— Эй! Еще вина мне и моему благородному другу! — Монах кричал громко, но невнятно — не успев проглотить кусок, он вырывал зубами новый и ради крика не согласился пожертвовать процессом.
— Я больше не буду, одного кубка вполне достаточно, — благочестиво заявил рыцарь, с ужасом глядя на уничтожаемого барашка.
— Церкр… С сомнянм… К постням… — сказал монах, не переставая жевать.
— Чего? — заинтересовался рыцарь.
— Церковь с сомнением относится к тем, кто мало и ест, и не пьет! — прожевал наконец доминиканец. — Да где же эта девка с вином?
Корчма напоминала разоренный пожаром бордель, но на самом деле ни пожаров, ни особых погромов здесь не случалось — столь живописная атмосфера объяснялась всего лишь особенностями изначальной планировки.
Рыцарь подкинул кости, шмякнул на стол.
— Эх, мне бы ту силу, что а руках, в чресла… А то совсем стыдоба — право первой ночи не исполнить, перед людьми стыдно!
— Эфо не фрафно, люфи профтят, — выдал доминиканец. — Хотя и странно, ты ведь еще не старый.
— Позвольте, благородные господа, скрасить ваш досуг песней, стихом, историей о подвигах и любви? — раздалось рядом.
— Прижажывайся, — прочавкал монах. — Игнатий я, а это доблестный рыцарь Альберт. Кушай, отрок, и благословляй Господа! Чё мнешься? Садись жрать давай! Девка! Налей вина и сему вьюноше.
Девица фыркнула, видимо, не совсем одобряя внимание почтенных гостей к такому оборванцу, но послушно наполнила кубок. Новый собутыльник монаха и рыцаря, светловолосый парень лет двадцати, в поношенной куртке и босой, зато с лютней на плече, разом осушил кубок и жадно уставился на остатки барашка.
— Э нет! — предупреждающе поднял руку монах Игнатий. — Нет-нет-нет. Это мое. Все мое. Де-евка! Девка, черт бы тебя побрал, дуру! Предам анафеме, клянусь щепкой Креста Господня! Принеси ему другого барашка.
Некоторое время за столом раздавалось лишь дружное чавканье, и только рыцарь меланхолично подбрасывал на ладони кости.
— А кто ты будешь, мил-человек? — спросил наконец доминиканец, вытерев рот подолом рясы и не слишком пристойно обнажив при этом толстые ляжки.
Петриус я, щедрый господин, то есть я хотел сказать, наисвятейший святой отец, — откликнулся парнишка. — Желаете, я спою?
Он взял несколько аккордов, заставив рыцаря поперхнуться вином. Игнатий поморщился:
Э нет, любезный отрок, не искушай моего человеколюбия! Сей скрежет зубовный противен моему желудку, у меня может произойти несварение, а это нехорошо. Ты скажи, откуда ты и где выучился так играть, что ангелам не снилось в эмпиреях?
— Я из Полтока, — сообщил парень, приглаживая руками засаленные волосы пшеничного цвета. — Свободный певец, поэт и музыкант. Изгнан, — коротко добавил он, следя за реакцией соседей.
— А чего выперли-то? — Монах отхлебнул из жбана.
— Выгнали меня из этого подлого города по решению магистрата за то, что смело говорил о пороках церкви и засилье сеньоров.
— О, так ты свободолюбец! — восхитился Игнатии. — Что ж, это дело верное. А то вечно кто-нибудь свободу попирает, надо ж бороться… Гм… Девка, принеси еще вина! И пару копченых куриц — косточки поглодать… Да и котенку молока подлей, видишь, дура, выхлебал все. Так что ты, говоришь, в Полтоке делал?
— Я, к примеру, смело боролся против инквизиции, — воодушевился парень. — Стих сочинил — хотите?
— Типун тебе на язык, — пробормотал рыцарь. — Не ровен час накличешь. И так в городе черт знает что делается…
— А это все мельник виноват! — встряла девка, принесшая вино и куриц. — Еретик и нечестивец, говорит, Земля вокруг солнца крутится! А еще он какие-то планеты через пустую палку разглядывает!
— Ха! — утер губы Игнатий. — И что с того? Весьма поощрительное церковью занятие.
— Да ну? — оскалился поэт. — То-то инквизиция жжет ваших звездочетов-астрологов!
