вошел в кабинет, спустил жалюзи и зажег настольную лампу на шарнирной ножке. В верхнем ящике рядом с ежедневником лежала записная книжка.
Я уселся в крутящееся директорское кресло и стал искать в книжке какую-нибудь Клэр с кенсингтонским номером телефона. Многие номера начинались с подходящих цифр, но никакой Клэр там не было. В ежедневнике я только раз наткнулся на ее имя, написанное большими буквами и обведенное в кружок в ячейке давно прошедшего вторника. Я взял обе книжки и отважно зарядил их в ксерокс. Копии получились отвратительно серые, но все-таки читабельные. Я сунул оригиналы обратно в стол и прогулялся по другим ящикам. В третьем сверху обнаружился американский охотничий нож, лежащий поверх каких-то папок. Кривое лезвие блеснуло недоброй улыбкой. Я выложил нож на стол и просмотрел бумаги, но ничего интересного не нашел.
Нижний ящик оказался заперт. Я хотел было взломать замок, да вовремя вспомнил один случай. Мы как-то взяли из банка большую сумму денег, и Алан на несколько часов запер их в этот ящик, а ключ спрятал в какую-то книгу с полки над столом. Я пересмотрел их штук двенадцать, и наконец из «Мира инвестиций» за 1995 год на ковролин вывалился маленький серебристый ключик. И тут я сообразил, что не посмотрел, между каких страниц он был вложен. Ладно, будем надеяться, что Алан тоже не помнит.
Послышался какой-то звон. Я выключил свет, расплющился и врос в стену возле двери.
К счастью, оказалось, что звук доносится с общей лестницы: кто-то из соседей сверху засиделся допоздна в офисе.
Я вернулся к столу. В нижнем ящике было несколько папок. На одной из них было написано «Своя тема», но ничего связанного с моим увольнением я там не нашел. Я отодвинул от стены картотечный шкаф, в котором хранились финансовые бумаги. С тех пор как Алан забыл однажды вечером ключ от дома, там, с обратной стороны, был скотчем прилеплен дубликат. Я отодрал его и сунул в карман. Придвинул шкаф обратно к стене и вернул ключ в книгу.
Сев в метро, с ногами забрался на лавочку и в грязноватой теплоте вагона стал просматривать добытые копии. На завтрашней страничке в ежедневнике было четыре записи: две деловых встречи после обеда и две личных вечером. Перьевой ручкой аккуратно выведено: 18:00 — «Эллинг», а чуть пониже — обычной: 19:30 — «Базар». «Эллинг» — это бар на первом этаже в «Хилтоне» на Парк-лейн. «Базар» — тоже знаю. Это паб для дизайнеров на Портобелло-роуд, если от Аланова дома ехать, то на север, и там где-то с милю. Пару месяцев назад мы с Аланом водили туда Гудрун на ее день рождения. Меня оттуда потом вышвырнули за драку в пьяном виде. Какой-то пижон из мажоров пролил Гудрун вино на рукав и забыл попросить прощения. Я решил, что обязан его проучить, а дальше понеслось…
Добравшись до станции «Восточный Патни», я обнаружил, что с велосипеда сперли переднее колесо. Разгневанный, я бросил прикованные к перилам останки и пошагал домой. Когда я пришел, Лиз еще не было. В гостиной остался слабый, уже застарелый запах марихуаны, на столе стояло несколько пустых винных бокалов.
На другое утро я проснулся в девять. Лиз крепко спала в гостевой спальне. Похоже, опять назревает конфликт. После завтрака я перепробовал все номера с кенсингтонским кодом из Алановой книжки. Где-то автоответчик, где-то длинные гудки. Если кто-то брал трубку, то выяснялось, что никакой Клэр там нет. Я вспомнил, как мучился Тони, пытаясь вызвонить своего Джима.
Лиз пришла с опухшими глазами. Значит, скоро опять начнем сцепляться по любому поводу.
— Сварить тебе кофе?
— Не надо, я сама.
Между нами была какая-то пустота, как будто мы с ней не жили, а играли в дурацком несмешном сериале.
— Да ладно, давай я. Ну как вчера, весело было? — спросил я, засыпая кофе в кофеварку. Судя по жутким кольцам вокруг глаз, Лиз вчера выкурила не меньше килограмма травы.
— Я у Мэри была. А ты как?
— Тоже ничего было. Спагетти ели.
— Здорово. Кстати, я вчера с родителями говорила… — начала Лиз, протирая уголок заспанного глаза.
Папаша Джералд — существо довольно безобидное, а вот с дорогой тещей Эйприл у нас не заладилось с самого начала. Ослепленная родительской любовью мамаша считала, что ее единственная дочь должна выйти за аристократа. А тут влез я — бастард, без году неделя в респектабельном мире среднего класса, а пожалуйста, туда же!
— Я отцу пересказала, что Рассел говорит, и сказала, какой у нас доход и расход.
— И зачем, позволь спросить?
Джералд до пенсии был адвокатом, а потом благодаря своей деловой жилке вступил в страховой синдикат при «Ллойде»,[16] который сейчас весь в долгах. Еще Джералд помог кому-то сколотить официальную благотворительную организацию для помощи погоревшим коллегам. Когда Лиз мне рассказала, я предложил послать им всем по бесплатной бритве в комплекте с буклетом о переселении душ.
— Отец говорит, что нужно выставить дом за хорошую цену и посмотреть, что будут предлагать. Ты об усыновлении подумал?
Я отвел глаза и принялся теребить кожицу у основания ногтя.
— У меня же другая ситуация, чем у тебя, ты понимаешь? Я не могу всю жизнь ждать! — Лиз горестно поглядела на свой живот, как будто там и правда дотикивал последние минуты какой-то генетический таймер. У нее жалобно задрожали губы. Я хотел обнять ее, но она со слезами оттолкнула меня:
— Тебе на меня наплевать! Когда ты в клинике лежал, тебе вообще все равно было, есть я или нет!
Она вырвала из соснового держателя кусок бумажного полотенца и принялась вытирать глаза.
— Мы не можем больше так жить, — тихо сказала она.
— То есть? Ты что, хочешь развестись?
В глубине души я знал, что она говорит правильно, но, хотя мы по сто раз пережевывали все это на тренинге, я все равно пережил некоторый шок.
— Я не знаю, что я хочу. Я вообще ничего не знаю! С тобой невозможно общаться.
— Но мы же с тобой сейчас общаемся…
Услышь меня сейчас Джоанна, она бы мной гордилась. Лиз же прожгла меня взглядом и молча вышла.
Через полчаса я поднялся наверх и застал ее за медитацией. Лиз неподвижно сидела в кресле и, как ленту для печатной машинки, прогоняла через голову мантру. Позвонил Тони и раздраженно заявил, что ждет меня в китайском ресторанчике в Сохо. Я не успел спросить, что случилось: мой друг повесил трубку.
Лиз спустилась в гостиную и сообщила, что едет в Дорсет, проведать Карла и Марлу. Марла — ее подруга, бывшая стилистка, которая вышла замуж за продюсера, и, похоже, довольно удачно. Я сказал, что это хорошая мысль, поскольку нам теперь нужно немножко отдохнуть друг от друга.
Когда Лиз уехала, я откопал фотоаппарат и пошел к метро. На полпути вспомнил, что забыл про литий. Хотел было вернуться, но передумал: с нервами у меня теперь получше, он мне, наверно, вообще больше не нужен. На улице напротив метро висел новый плакат: гигантских размеров «Вольво» на фоне «красивой природы». Прямо под ним сто настоящих машин пульсировали, зажатые в пробке, уткнувшись друг другу в бампер, как молекулы в углеводной цепочке. Грузовой «Форд» через радиаторную решетку втягивал выхлопы заезженного BMW и выкашливал свинцовые облачка в физиономию «Хонде Сивик», которая, в свою очередь, окуривала «Сааб», на заднем стекле которого был прилеплен стикер «С нами едет малыш». У перил был прикован мой теперь уже одноколесный велосипед. Не забыть купить в Ковент- Гардене колесо.
Я пришел в ресторан в полпервого и где-то минуту искал Тони. Наконец, нашел: он сидел в дальнем конце зала в черном японском костюме, похожем на саван, и в темных персолевских очках. Тони явно нервничал. Лицо его отливало мертвенным лоском, а голова была похожа на бледный пузырь, как проволокой поросший сухим волосом. Скачущей от похмелья рукой он поднес к сигарете зажигалку. Так, значит, опять развязался.
