не труп, и молчать.
— Я думала, только женщины не в состоянии молчать, если видят кого-нибудь живого, — заметила Ингильвар.
— Каждый истинный мужчина всегда немного женщина, иначе его трудно назвать в полной мере личностью, — сказал незнакомец. — Ты уже видала господина Лутвинне? Мужчина хоть куда, хоть и эльф, а носит женское имя.
— Читать чужие мысли нечестно, — сказала Ингильвар.
— Я? — Он приложил ладонь к груди. — Клянусь тебе молоком моей матери, у меня и в мыслях не было читать твои мысли…
— Врете.
— Я?
— Да, да. Вы — врете. Читаете мои мысли, нарочно пнули меня ногой, чтобы я проснулась и болтала с вами, потому как ворота закрыты до утра, а вам, видите ли, скучно.
— Это самая логичная, самая исчерпывающая и самая ошибочная обвинительная речь из всех, какие мне только доводилось слышать в мой адрес.
— Ладно, — сдалась Ингильвар. — Я согласна. Будем болтать. О чем?
— Начинай! — потребовал он.
— Я? — изумилась она. — Но я хочу спать.
— Мы уже установили, что ты врешь, что спать ты не хочешь… Так что начинай первая. О чем бы тебе хотелось поговорить?
— Как вас зовут?
— Моран Джурич. Или Джурич Моран. А как тебе больше нравится?
— Просто Моран.
— «Просто»? Но Моран — это совсем не просто! — он разгорячился, даже стукнул кулаком по траве. — Поверь мне, глупая женщина, быть Мораном — это, знаешь ли, занятие… Такое занятие, которое отнимает все твои силы. Если бы ты была, к примеру, Мораном, ты на собственной шкуре испытала бы, насколько это непросто. Проклятье! Да ты бы лопнула по всем швам в первые же три дня пребывания в статусе Морана. А ты говоришь «просто».
Он задохнулся от возмущения.
— А меня зовут Ингильвар, — продолжала девушка. — Можете прочитать все мои мысли на сей счет.
— Если ты настаиваешь, — пробормотал Моран.
Некоторое время он молчал. Даже если он и рылся в ее мыслях и воспоминаниях, Ингильвар ровным счетом ничего не чувствовала. Неожиданно Моран засмеялся.
— Лутвинне на всех производит сильное впечатление, — сказал он. — Такое уж он существо. Выглядит сущим недотепой, которого надо оберегать от сквозняков и дурной компании. Неотразимо для женщин, особенно жалостливых и с выраженным материнским инстинктом.
Ингильвар зашипела сквозь зубы, но Моран не обратил на ее недовольство никакого внимания.
— А потом он, не переставая рассеянно жевать губами и сочинять в уме бесполезные стишки, убивает пару-другую монстров и превращает в кровавый фарш десяток менее существенных врагов. После чего моет руки и спрашивает у дворецкого, не пора ли подавать обед. Да, это его любимый трюк.
— Трюков не было, — сказала Ингильвар. — Только монстр.
Моран Джурич насторожился:
— Монстр? Какой?
— Разве вы не увидели его в моих мыслях?
— В твоих мыслях я увидел только, что ты по уши влюбилась в Лутвинне, но это-то как раз не новость, — ответил Моран. — В Лутвинне все влюбляются. Все девчонки по очереди, и человеческие дочери, и эльфийские. А потом он неизбежно начинает бесить. Ты даже представить себе не можешь, как он умеет раздражать! В мыслях он постоянно бродил где-то далеко, очень далеко от тебя. Там, куда нет хода никому, даже его матери. Впрочем, его мать уже очень давно никто не видел. Говорят, она оставила замок потому, что не в силах жить среди людей. Встречаются такие эльфы, у которых от человеческого запаха делается сыпь по всему телу, никогда не слыхала? Ну, для мужчин и воинов это, понятное дело, полная ерунда, — подумаешь, какая-то красная сыпь, пусть даже и с коростой, — а вот эльфийские дамы сильно страдают. Беспокоятся за свою красоту. Вот она и…
— Оно было похоже на собаку, но с гребнем на спине, — перебила Ингильвар.
— Эльфийка? — удивился Моран. — С гребнем? Она, конечно, любила всякие украшения, но волосы носила просто распущенными, даже без ленты. И диадемы не признавал. «У меня, — говорит, — от них голова болит».
— Я говорю о монстре, — пояснила Ингильвар, ничуть не сердясь. — О том чудовище, которое убил Лутвинне.
— А что, Лутвинне и вправду убил чудовище? — Теперь Моран выглядел ужасно удивленным.
— Вы же сами мне рассказывали про кровавый фарш и все такое…
— Рассказывал, разумеется, но своими глазами никогда такого не видел, — нашелся Моран. Он придвинулся ближе к Ингильвар и в нетерпении потер руки. — И как это было?
— Ужасно.
— Подробнее!
— Он пырнул его ножом.
— Кто кого?
— Очевидно, Лутвинне — зверя. А вы что подумали?
— А, — сказал Моран. — Слушай, ты скучная. Спать мне не даешь своей болтовней.
— Ну знаете!.. — От возмущения Ингильвар задохнулась.
Моран сел, уставился на нее сверху вниз. Он подвигал носом, потом пошевелил ушами, поднял и опустил брови, скривил рот, почесал ухо, взлохматил волосы, шумно выдохнул и наконец изрек:
— Вот если бы мы с тобой придумали что-нибудь полезное… Более полезное, чем искать грязную и тяжелую работу, за которую больше никто не возьмется… Тогда, возможно, я бы еще согласился не спать и болтать с тобой ночь напролет.
— Например? — Ингильвар скрипнула зубами.
Моран Джурич принадлежал к числу тех несносных собеседников, которые склонны обвинять других в тех слабостях, которые прежде всего присущи им самим.
— Например… — Моран задумался, а потом рассмеялся. — Хочешь, Лутвинне влюбится в тебя?
— Я уродина, но не дура, — сказала Ингильвар. — И к тому же я добрая. Я не заслуживаю такого отношения.
— Разумеется, ты добрая, — кивнул Моран. — Будь ты другой, я бы уже давно валялся тут с удавкой на шее.
— Я не убиваю людей… и нелюдей, — сказала Ингильвар.
— Ну попытаться-то можно было? — спросил Моран.
Она закрыла лицо ладонями, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Моран наклонился над ней и вдруг поцеловал сухими губами ее висок.
— Спи, — пробормотал он. — Спи, добрая, умная, но непоправимо, чудовищно уродская Ингильвар. Уж я-то что-нибудь для тебя да придумаю.
Если кто-то желает знать о том, что случилось дальше, он должен постоянно держать в уме одну вещь: мы ведь с Джуричем Мораном имеем дело. А уж так набедокурить, как умел это Моран, не в состоянии ни один из Мастеров. Потому что Моран был самым одаренным из них, и вот как это объяснялось, согласно Анаксагору-философу:
Изначально весь мир представлял собой беспорядочное скопище всяких частиц, которые болтались в пустоте без всякого ладу и складу. Но потом волей Высшей Силы возник некий вихрь, который упорядочил все эти разрозненные фрагменты. Подобное начало тянуться к подобному, и таким образом из хаоса возник вполне гармоничный космос. Например, частицы хлеба соединились друг с другом, и получился хлеб,
