лететь домой.
Приведенные в замешательство градом огня «Тандерболты» ушли вверх, два «Фокке-Вульфа» прошли в нескольких метрах ниже их, и теперь словно сумасшедшие мчались над долинами и вершинами Эйфеля. Боеприпасов больше не было. Будем надеяться на Бога и на то, что никто не спикирует на нас сверху.
Зандельмейер выругался. Он отставал. Его двигатель не тянул, вероятно, он получил прямое попадание.
– Тяните сколько можете. Я доведу вас до Бонна.
Я снизил обороты своего двигателя, и две машины
медленно заскользили над лесами и деревнями в направлении Рейна. Благодаря Богу погода улучшилась.
– Зандельмейер, следите за показаниями приборов. Прежде всего за сигнальным индикатором шасси. Если вы будете вынуждены приземлиться, а он горит красным цветом, не теряйте самообладания. Вы сможете выполнить аварийную посадку. Если же стойки шасси выйдут только наполовину и вы не сможете их снова убрать, то вы должны будете приземляться парашютированием на довольно большой скорости, чтобы они сломались.
– Понял, герр обер-лейтенант.
Теперь мы по двусторонней связи слышали Вайсса, который приказывал группе снова собраться вместе над Кёльном. Так что группа все еще летела раздробленно.
Рейн. Какой замечательный вид. Левый разворот…
Зенитный огонь. Слабоумная деревенщина. Разве они не видят, кто мы?
– Зандельмейер, есть аэродром. Полуоборот вправо и прямо впереди.
Я вывел своего товарища к аэродрому Бонн-Хан-гелар.[180]
Во время посадки Зандельмейер избежал неприятностей. Все закончилось хорошо, и он присоединился к нам на следующее утро. Я в одиночестве на максимальной скорости мчался на бреющей высоте. Я должен был торопиться, поскольку красная лампа уже горела. Осторожно. Топлива осталось лишь на четверть часа.
Глава 14
Прагер, Зибе и я с большим волнением следили за ракетами, взлетавшими из Тевтобургского Леса. Их следы в небе можно было видеть до горизонта. День за днем это грандиозное зрелище повторялось. Дымные шлейфы зигзагами расплывались в небе ранним утром или как раз перед полуднем, но главным образом вечером. Сверкающее красное пламя стремительно превращалось в желтовато-белый столб дыма. В течение почти минуты его было видно на горизонте. Можно было четко различить траекторию ракет, когда они начинали поворачивать на заданный курс.
– Так что, это – «Фау-2»? – задумчиво спросил Курт Зибе.
Мы втроем шли через сосновый лес, чтобы заполучить гуся для подруги Зибе.
– Хорошо, пора нам заиметь еще кое-что. «Фау-1» больше не волнуют англичан, – заметил Прагер. Начиная со своего прибытия в Фаррельбуш, он никогда не переставал ворчать. Ничто не избегало его критики, и относительно любых надежд на обещанное чудо он с горькой усмешкой говорил: это чудо, которое «так долго отлаживают, успеет съесть моль».
– Взгляните на эту. Она сошла с курса! – Я возбужденно показал на огненный след, который вместо того, чтобы, как обычно, подниматься вверх, уходил под углом 30° к Рейну.
– Вилли, я скажу вам кое-что. Это, должно быть, довольно паршивая техника. И я не хотел бы быть одним из тех, что находятся в экспериментальной группе. Я предпочитаю наш цирк.
– Чепуха, Курт. Когда приблизительно от десяти до двадцати тонн взрывчатки взлетят на воздух,[181] вы ничего не почувствуете. Все закончится слишком быстро, гораздо быстрее, чем когда один из наших парней загибается в своей кабине.
– Как вы думаете, насколько высоко они летят? – спросил Зибе.
Я произвел небольшие вычисления.
– Это простейшая задача тригонометрии, которую старый папаша Гленц преподавал мне бог знает сколько лет назад. Это очень просто. Отсюда до Тевтобургского Леса приблизительно сто километров. Самый высокий дымный след все еще виден. – Я вытянул свою правую руку, образуя треугольник. – Вон там. Так что мое плечо образует угол приблизительно 40°. Поскольку мы должны иметь прямоугольный треугольник с известной длиной одной стороны и одним известным углом (в дополнение к прямому углу), то высота там должна быть приблизительно 56 километров.
– Черт возьми! – присвистнул сквозь зубы Прагер.
Я не понял, был ли его свист вызван восхищением
моими познаниями в математике или же удивлением от колоссальной высоты полета ракеты.
– Посмотри, – сказал я, – «Фау-2» выстреливается более чем на сто километров вертикально в небо. Затем она выравнивается, и наводится с земли на цель, и, достигнув ее, падает, по крайней мере, так в теории.
– Боже Всевышний. Это должно быть ужасно. Никакая противовоздушная оборона не сможет справиться с этим, не будет даже тревоги, кажется, нет никакой возможности защищаться. А они все еще продолжают мирно ловить рыбу в Темзе.
– Старик, ты путаешь Лондон с Парижем. Англичане – это не «лягушатники», которые часами могут сидеть ловя рыбу в Сене, так ничего и не поймав. – Зибе по-ребячески засмеялся, хлопнув Прагера по плечу.
– Меня меньше всего заботит, Курт, идут ли они ловить рыбу или продолжают кутить вокруг Пикадилли,[182] или как там называют это проклятое место, но внезапно падает «Фау-2», и с ними покончено. Смерть появляется с ясного неба, и район, возможно, в несколько сотен квадратных метров просто исчезает, в одну минуту он есть, а в другую…
– Но это еще не самое худшее, Хейни. У мозга нет времени, чтобы осознать это. Но только подумайте о вечном, отвратительном страхе, ужасном чувстве неизвестности. Когда появится следующая и где она упадет?
– К черту это, Вилли. Почему мы должны беспокоиться? Только посмотрите, что они уже годами делают с Руром. Поезжайте со мной домой и посмотрите, какая там жизнь. Сирены, ревущие безостановочно, постоянная необходимость бежать из укрытий на работу, а затем назад в укрытия. Вы должны когда-нибудь вкусить это. – Хейни Прагер сердито колотил своей узловатой тростью по траве, поднимая в воздух снежинки.
К этому времени мы вышли из леса. Это было недалеко от птицефермы. Зибе отправился вперед, а Прагер и я сказали, что подождем его здесь.
– Вы знаете, Прагер, все это больше не развлекает меня. Это чистое убийство, безжалостное, мерзкое уничтожение. Времена подлинного воинского искусства, мужественности, чести и долга ушли навсегда. Посмотрите, мы, солдаты, рискуем своей жизнью и проливаем свою кровь, чтобы еще раз отвоевать для Германии место под солнцем, что другие мировые державы хотят предотвратить. Помогаем своей родине приобрести славу и богатство, сделать ее большой и сильной, чтобы она могла стать процветающей, хорошо организованной страной, гарантирующей нашим семьям приличное будущее.
И как офицер, я, как предполагается, должен давать людям блестящий пример, чтобы они следовали за мной с истинным и преданным чувством товарищества. Но в этот ад… нет.
Современная война не более чем ужасный молох. Пока он остается на линии фронта, я ничего не имею против, поскольку за права, которые нельзя отстоять интеллектуальным и моральным оружием, всегда должен сражаться бронированный кулак, но убийство нельзя переносить в глубокий тыл. Мы вступили в войну, чтобы защитить женщин и детей,[183] то есть выполнить задачу, которая всегда стояла перед людьми с тех пор, как они стали людьми, но убивать женщин и детей врага, жечь его дома и здания – это омерзительный и постыдный акт.
Я больше не могу помогать этому, Хейни, и не хочу больше иметь дела ни с чем подобным. Я ненавижу эту массовую резню, и моя ненависть не знает границ. Любой, кто хочет остаться приличным человеком и спасти свою душу, должен кричать своим верхам: «Хватит войны!»
– Вы думаете, что я не чувствую того же самого? Сейчас появился шанс. Полагаю, что ни один из нас не сказал бы это два или три года назад.
