— Вы продали его, не так ли? — тихо сказал Кэррот. — Почему?
Дорфл быстро написал:
У голема должен быть хозяин.
— Почему? Из-за слов в ваших головах?
У голема должен быть хозяин!
Кэррот вздохнул. У людей должно быть дыхание, у рыб — вода, а у голема — хозяин. — Я не знаю, как я разберусь с этим, но никто больше не должен пробовать, поверь мне, — сказал он.
Дорфл не двинулся.
Кэррот вернулся к столу. — Интересно, старый священник и мистер Хопкинсон сделали что-то... или помогли как-то, — сказал он, наблюдая за лицом голема. — Интересно... после этого... что-то обернулось против них, оказалось, что мир в некоторой степени слишком...
Дорфл не двигался.
Кэррот кивнул. — Все равно, ты можешь идти. Все теперь зависит от тебя. Я бы помог, если бы мог. Если голем это вещь, то мы не можем предъявить обвинение в убийстве, а я все равно попытаюсь узнать, почему это произошло. А если голему возможно предъявить обвинение в убийстве, тогда вы — народ, и то — что делают с вами ужасно, и это должно быть прекращено. В любом случае вы выигрываете, Дорфл, — он отвернулся к столу и стал притворяться, что роется в бумагах. — В этом то и беда, — сказал он, что все хотят, чтобы кто-то прочел их мысли и сделал мир совершенным.
Наверно, даже големы.
Он повернулся лицом к голему. — Я знаю, что у Вас всех есть секреты.
Но, если все так же будет продолжаться, скоро не останется никого, чтобы их хранить.
Он с надеждой посмотрел на Дорфла.
Нет. Глина от глины моей. Я не предам.
Кэррот вздохнул. — Хорошо, не буду давить на тебя, — он усмехнулся.
— Хотя, ты знаешь, я мог бы. Я мог дописать несколько слов в твоем свитке.
Приказать тебе быть разговорчивым.
Огонь в глазах Дорфла усилился.
— Но я не буду. Потому-что это не гуманно. Ты никого не убивал. Я не могу лишить тебя свободы, потому что у тебя ее нет. Иди. Ты можешь идти.
Нельзя сказать, что я не знаю, где ты живешь.
Жить — значить работать.
— Дорфл, что хотят големы? Я видел как големы ходят по улицам, как они все время работают, но чего, в конце концов, вы хотите добиться?
Карандаш вывел:
Отсрочки.
Дорфл повернулся и вышел из здания.
— Черт! — воскликнул Кэррот, совершив великий лингвистический подвиг.
Он резко побарабанил пальцами по столу, накинул плащ и вышел в коридор на поиски Ангуа.
Она стояла, прислонившись к стене в кабинете капрала Малопопка. Они беседовали.
— Я отправил Дорфла домой, — сказал Кэррот.
— А у него есть дом? — сказала Ангуа.
— Ну, в любом случае, обратно на бойню. Но, кажется сейчас не время оставлять голема одного на улицах, поэтому я собираюсь идти за ним и соблюдать... С Вами все в порядке, капрал Малопопка?
— Да, сэр, — сказала Веселина.
— Вы носите... э... э..., — разум Кэррота восстал против видения того, что было надета на гноме:
— Килт?
— Да, сэр. Юбку, сэр. Кожаную, сэр.
Кэррот постарался найти подходящий ответ, но все что у него вышло из этого:
— Ох!
— Я пойду с тобой, — сказала Ангуа. — Веселина посидит в главной комнате.
— Э... килт, — сказал Кэррот. — Ох. Ну, э... просто посидите за столом. Мы не надолго. И... э... не вставайте из-за стола, хорошо?
— Пошли, — сказала Ангуа.
Когда они вышли в туман, Кэррот сказал:
— Тебе не кажется, что в Малопопке есть что-то... странное?
— Мне она кажется отличной нормальной женщиной, — ответила Ангуа.
— Женщиной? Ты говоришь, что он — женщина?
— Она, — поправила Ангуа. — Это — Анк-Морпорк, знаешь ли. Мы здесь употребляем еще кое-какие местоимения.
Она почувствовала запах его изумления. Конечно, все знали, что, под всеми этими многочисленными кожаными одеждами и кольчугами у гномов было достаточно различий для обеспечения производства дополнительных гномов, но на эти темы гномы не говорили с другими, за исключением тех случаев, когда это было необходимо.
— Ну, мне кажется, у нее должно было хватить приличия держать это при себе, — наконец сказал Кэррот. — Понимаешь, я ничего не имею против женщин, я уверен, что моя мачеха была женщиной. Но я не думаю, что это разумно, видишь ли, ходить везде, привлекая к этому внимание.
— Кэррот, мне кажется у тебя не все в порядке с головой, — сказала Ангуа.
— Что?
— Мне кажется, ты свихнулся на своей застенчивости. Понимаешь, господи ты боже! Немного косметики и платье и ты уже ведешь себя как если бы она превратилась в мисс Ай-лю-лю и начала исполнять стриптиз на столах в каком-нибудь вонючем баре!
Наступило несколько секунд шокированной тишины, пока они оба обдумывали образ стриптиз-танца в исполнении гнома. У обоих разум восстал против этого.
— Все равно, — сказала Ангуа, — если люди не могут быть сами собой в Анк-Морпорке, то где же им быть?
— Будут проблемы, когда другие гномы заметят, — сказал Кэррот. — Я почти мог видеть его колени. Ее колени.
— У всех есть колени.
— Возможно, но когда рисуешься коленями, то напрашиваешься на проблемы. Я имею в виду, я привык к коленям. Я могу смотреть на колени и думать: «О, да, колени, это шарнир у ног», но некоторые из парней...
Ангуа принюхалась.
— Он здесь повернул налево. Некоторые из парней что?
— Ну... я не знаю, как они поведут себя, вот и все. Тебе не надо было ее поощрять. Я понимаю, конечно, есть женщины-гномы, но... понимаешь, у них есть скромность не показывать этого.
Он услышал, как Ангуа фыркнула. Ее голос зазвучал откуда-то издалека:
— Кэррот, ты знаешь, я всегда с уважением относилась к твоему отношению к гражданам Анк- Морпорка.
— И?
— На меня произвело сильное впечатление, как ты закрываешь глаза на такие вещи как форма и цвет.
— И?
— И ты всегда заботился о людях.
— И?
— И ты знаешь, что я испытываю к тебе определенные чувства.
— И?
— Это так, иногда...
— Да?
— Я очень, очень, очень удивляюсь почему.
