небольшой поляной. Она указала, как надо поставить машину, чтобы ее хорошо можно было просматривать. Лес стоял тихий, без шорохов, только кукушка весело забавлялась сама с собою. Деревья еще не создали лиственную сень, лишь как бы набросили на голову и плечи тонкую, прозрачную светло-зеленую накидку.
Петр вытащил ключ зажигания, соскочил с подножки машины, захватил из кабины монтировку, предусмотрительно запер свою дверку, после чего обошел машину кругом, осмотрел колеса, мимоходом прострелил глазами округу и заметил, в каком прекрасном месте Анастасия остановила машину, видно оно давно было облюбовано предпринимательшей на своем торговом пути. Расстилавшаяся влево поляна уже ярко и густо зеленела, над машиной широко распростер свои узловатые, как пальцы старика, еще совершенно голые сучья могучий дуб. За дубом — сонная с зимы сумрачная, пронизанная солнечными лентами чаща, а на опушке поляны по обе стороны от дуба буйно цвели большие кусты черемухи, и черемуховый аромат сгустился на опушке духовитым настоем… Петр с наслаждением глубоко вдохнул этот сладковатый лесной весенний аромат, несколько раз поднял и развел руки, чтобы полнее набрать в грудь хмельного воздуха.
Тем временем Анастасия вблизи машины, в тени черемухового куста расстелила скатерку, нарезала хлеба, затем так же нарезала ломтиками аппетитную розоватую ветчину, несколько свежих помидорчиков, очевидно, из пригородной теплицы, специально купленных для этого случая на рынке. Все это она аккуратно разложила на бумажные тарелочки, а между ними поставила две бутылки — одну с минеральной водой, другую с вином незнакомой Петру марки, и пластиковые стаканчики и позвала Петра к столу. Петр подошел и, взглянув на привлекательный стол, не стал доставать свой бутерброд, чтобы не обескураживать хозяйку, опустился на колени подле скатерти.
Анастасия прилегла к скатерти боком и, лежа, дотянулась до его плеча, прижала к низу, насмешливо говоря:
— Ты садись поудобнее, весь обед не просидишь на коленях.
Петр сел удобнее, протянул ноги сбоку скатерти, оставив хозяйку по другую сторону стола. Но Анастасия, будто ухаживая за гостем, все же подвинулась к Петру, взяла бутылку с вином, наполнила стаканчики и поднесла один из них Петру, говоря:
— Ну, за успешную поездку и за знакомство!
Петр услышал сладко-терпкий аромат заморского вина, а от дыхания Анастасии на него пахнуло жаркой похотью сытой женщины и все это тотчас вызвало в нем отвращение. Но у него хватило силы и такта сдержать себя, он вежливо отвел руку Анастасии и сказал твердо:
— Нет, я не могу вино пить, прежде всего, потому, что я за рулем, да еще на чужой машине, что само по себе есть нарушение, а тут еще и вино, нет, подальше от греха, я — воду, если можно.
Анастасия разочарованно и кисло скривилась, демонстративно выплеснула вино из его стаканчика, как бы подтверждая разумность водителя сидеть за рулем трезвым, но одновременно жест этот не скрыл ее огорчения и недовольства. Петр взял из ее руки пустой стаканчик, наполнил его водой, протянул, чтобы чокнуться… Анастасия с горькой миной, но с вызовом чокнулась и выпила вино, Петр пересохшим ртом выпил воду, вторично налил и опять с удовольствием выпил. Анастасия тотчас налила себе вина и с вызовом вторично выпила. Но Петр сделал вид, что в этом ее действии ничего предосудительного не усмотрел.
Они стали закусывать, да и время для этого подошло, если считать его от восхода солнца, так что незаметно ушли и помидоры, и бутерброды с ломтиками ветчины.
Она с первых двух стаканчиков неумеренно оживилась, громко развеселилась и стала рассказывать веселые истории из своей былой практики торгово-инспекторской работы, где присутствовали выпивки, ресторанные застолья и даже пикники. Свои рассказы она пересыпала забавными, сальными с грубыми непристойностями анекдотами. Лицо Анастасии и без того румяное от вина густо раскраснелось, глаза маслянисто заблестели, лоб и щеки лоснились от пота, вызванного, отнюдь не винным, а каким-то другим внутренним жаром.
Петр молча слушал женскую похвальбу, понимая ее состояние, не скрывал свою неприязнь, но сдерживал себя от того, чтобы не обидеть и какой-либо неосторожностью не оскорбить ее. Время, однако, незаметно шло. Постепенно Анастасия успокоилась, видимо, первое винное возбуждение улеглось и приобрело, хотя и крепкий, но уже спокойный жар, первая возбудимость улетучилась из крови вместе с винными парами. Последующие стаканчики выпиваемого вина уже не вызывали в ней всплесков повышенного буйства. Но женщина пылала сладострастием.
Петр с любопытством наблюдал за горячечными мучениями Анастасии, она то вспыхивала до опасной дерзости, то, как в лихорадке, чувствовалось, внутренне дрожала, то приходила к веселому благоразумию. Он уже прекрасно знал лукавство некоторых женщин, в своей жизни ему приходилось защищаться от их проверок его мужской верности. Он отодвинул от себя все недоеденное съестное и энергично поднялся, поблагодарил за угощение и прошелся в сторону от стола.
— Полежал бы еще, отдохнул бы, Петр Агеевич, — слащавым голосом предложила Анастасия.
— Спасибо, Анастасия Кирьяновна, мне по шоферскому делу сподручнее в кабине машины, — отвечал Петр и пошел к машине, сел в кабину.
Анастасия перекатилась подле скатерти с боку на бок, потянулась всем телом, запрокинув руки и напряженно выпрямив ноги, полежала в такой позе несколько минут, затем быстро вскочила и с какой-то недовольной поспешностью стала собирать остатки съестного, завернула все в скатерть и узел положила в кабине себе под ноги. Петр заметил во всех ее движениях какую-то нервозность и сердитое недовольство его поведением, понимающе внутренне улыбнулся бунту здоровой, сытой женщины за потерю надежды на удовлетворение сытости.
Выехали на дорогу, Петр пустил машину на полную мощь. Анастасия сидела рядом надувшаяся, ушедшая в себя, злясь на Петра и на себя. На себя она злилась за то, что не сдержала себя перед Петром и нерасчетливо потерпела неудачу с мужчиной, кажется, первый раз, не сумела найти подход, как овладеть этим моральным Петром.
Петр молча посматривал на нее с насмешливой улыбкой, потом сказал:
— Не сердись, Анастасия Кирьяновна, я ведь на тебя не сержусь.
— А тебе за что на меня сердиться? — удивилась Анастасия, и в ней вновь вспыхнула какая-то тайная злость.
— Да уж есть за что, или не догадываешься?
— Что-то я не слышала такого, чтобы человек обижался за то, что его вознаграждают, — серьезно проговорила Анастасия, с иронической улыбкой заглядывая Петру в лицо.
— В том-то и дело, что иногда эти вознаграждения как раз и оскорбляют. Можешь ты понять, что толкала меня на измену жене, — Петр говорил, не глядя на Анастасию, но внятно и внушительно. — Предлагала мне скотское наслаждение и забытье в то самое время, когда моя жена выбивается из сил в поисках того, как накормить наших детей, может быть, отказывая себе ради того, чтобы подать мне более полную тарелку. Семья моя от безработицы бьется в нищете за существование, а ты меня отвращаешь от семьи и предлагаешь забыться в сытом животном наслаждении… Прими все это, я стал бы и перед женой, и перед собой, и перед чистыми и невинными детьми своими наипервейшим подлецом и падшей тварью. Нет, Анастасия Кирьяновна, я есть человек, а не кобель паршивый, потому своим предложением ты меня оскорбила, ты толкала меня на человеческое падение.
Анастасия слушала его с кривой, даже несколько надменной улыбкой, она не верила искренности его слов и не могла поверить, сколько бы он ни убеждал ее, потому что, примеряя его слова к себе, она не находила в себе им места, подтверждая тем самым, что развращенная мораль легко и просто поощряет развращение плоти, а порознь эти два развращения существовать и не могут. Анастасия сказала:
— Не верю я тебе, Петр Агеевич, не верю я вообще, что могут быть святые мужики. А ты что — исключение, ты святой? Вот и думала я просто: усладить тебя, а ни от кого не отбивать.
Петр, не отрываясь взглядом от дороги и не сбавляя скорости, рассмеялся, откинулся на спинку и возразил:
— Оказывается, есть такая благотворительность — услаждать мужиков развратным животным делом, — и еще более громко захохотал. — Не себя ублаготворить и кровь свою раскипятить, а мужика приметного усладить. Ай-да, Анастасия Кирьяновна, Анастасия Кирьяновна! Извини меня за то, то что я
